- А ключница? - спросил. - Так с нею было так. Сын утонул. И сына не нашли. И долго она плакала, а после как бы успокоилась. Но тут вдруг стали говорить... Ну, и пошла она в Ярлград. В терем пришла. И тысяцкий узнал ее. Она ему все рассказала. И тысяцкий, подумавши, позволил ей остаться. Потом, уже через некраткий срок, он и спросил: "Ну, что?" - "Мой. И не мой, - она ему ответила. - Но если б даже был и мой, я б все равно его не забрала. Кто я? Раба. И муж мой раб. А сын пусть будет ярличем и пусть не знает обо мне, и пусть забудет, ну а сама я никогда..." Ну, и расплакалась. И попросилась: "Отпусти! Я больше не могу!" И отпустил. Ушла. А дальше что? Того я не могу сказать, ибо рабы, они и есть рабы, их тьмы и тьмы. Да и потом на них то мор, а то набег - тогда и уведут куда-нибудь, и продадут кому-нибудь. Ну а куда, кому, того уже и я, их господин, и то не знаю. А здесь, я посмотрел, в этом селении уже лет пять нет никого. Так что могло оно быть и так, могло и сяк... Да, что и говорить, худая у меня земля! Худая, брат.

Он замолчал. И я молчал. Пять лет нет никого! Быть может, и жива она еще... Да что теперь! Разве теперь найдешь ее? Да и когда ее искать, кому искать, когда уже вот-вот сойдемся с криворотыми, и разве я теперь буду беречь себя?! А если б и берег...

А Владивлад сказал:

- Хрт мертв. Макья мертва. Но я еще все не сказал. Ибо не срок еще!

Встал и ушел. А мы остались. Сьюгред легла ко мне, и обняла меня, и зашептала:

- Муж мой, не верь ему, он лжет! Откуда ему знать о том, чего не видел? Ты как упал, а он следом вбежал - и закричал, чтоб ставили шатер и отнесли тебя туда, а следом сам пришел и мазал тебя мазями, обкуривал дымами, и ухо на груди твоей держал, а ты кричал, муж мой, ты...

- Что?

- Так, ничего, о ключнице рассказывал. О мальчике, который утонул. Тогда этот колдун встал и ушел туда, где ты упал, и... Я все видела! Сперва он все ощупал и обнюхал, потом развел в печи огонь, бросал в него какие-то коренья, огонь зеленым стал, заполыхал, а он стал приговаривать, хозяев вызывать... а после замер, на огонь уставился - и долго так сидел! Потом вскочил и говорит: "Вот оно как! Вот оно как!" Но я же тоже видела: огонь просто огонь, только зеленый. Не верь ему, муж мой, он лжет. Лжет! Лжет! Я...

И она заплакала. Я утешал ее. Я говорил: все хорошо, моя любимая, мы вместе, зимой у нас родится сын, все будут чтить его, а криворотые уйдут, мы одолеем их - Лайм вскроет пузырек, и колдовство... А Барраслав... А и действительно, подумалось, а Барраслав? И я спросил:

- А Барраслав когда пришел? И сколько с ним?

Она сказала:

- Меньше полусотни. Пришли они, когда уже темнело. И Барраслав сразу сказал, что биться с криворотыми нельзя, а нужно отходить, иначе...

Вновь она заплакала! И вновь я утешал ее и говорил, и говорил, и говорил то, чему сам, конечно же, не верил. А что еще мне было говорить? Она - моя жена, и у нее под сердцем тот, ради кого... Да! Вот тогда-то я и понял, из-за чего тогда мать... ключница?.. из-за чего она тогда решила: "Мой он или не мой, но про меня он пусть забудет, но только был бы ярличем, и был бы счастлив он, а я..." И так и я: не срок уже мне думать о себе, теперь - только о ней, о Сьюгред, и о том, кто у нее под сердцем. И потому я говорил и говорил, и обнимал, и целовал, и снова говорил - и как был рад, когда она, утерши слезы, прошептала:

- Муж мой! Все будет хорошо! - и даже засмеялась.

А утром, выйдя из шатра, я бодр, крепок был, сошелся с Барраславом, Владивладом - и сели у костра, и говорили. А после Шуба к нам подсел. А после Лайм. И снова говорили. А после был сигнальный дым - мол, Кнас идет, их тьмы и тьмы. А уллинцы дымов не посылали. Ярл Владивлад был черен, но молчал. И Барраслав уже не говорил о том, что надо отходить. Теперь он говорил о том, где надо будет встать и как и чем встречать. И вспоминал, как бился в дальних странах. А я молчал. И Лайм молчал. Потом мы все ходили и осматривали поле. Потом я Лайма отозвал и сказал так:

- Прости, почтенный Лайм. Вот чем все дело кончилось. Я не такое обещал.

А он сказал:

- А, что теперь! Почтенный - это главное.

- Да, - сказал я.

Мы обнялись. Потом был пир, мы пировали. И Лайм тогда сказал, что завтра он поступит так: выйдет вперед и расстегнет ворот рубахи, достанет из-за пазухи волшебный пузырек...

Но Владивлад на это возразил, что надо бы... А Шуба, тот... А Барраслав... И даже моя Сьюгред, и та, не утерпев, стала давать советы! Один лишь я молчал, ибо я все уже сказал, все сделал...

Нет, не все! Вот еще б завтра честь не уронить, ибо Лайм прав: почтенный - это главное. А Барраслав... Вот где судьба и вот где боль! Вот где...

3.

Я не хотел убивать Хрт, ибо прекрасно понимал, что ни к чему хорошему это не приведет, и потому долго от этого отказывался. Однако судьба есть судьба - и, прибыв на капище, я зарубил истукана Хрт и истукана Макьи, а после, уже на кумирне, прикончил и Хвакира, их каменного пса. Но, войдя в Хижину и увидев сидящих за столом двух стариков - пускай себе и неживых, но плачущих кровавыми слезами, я с отвращением отбросил меч. Не мог я их рубить! И тогда волхв, схватив отброшенный мной меч, начал рубить меня и пробивать мою кольчугу. И я, обливаясь потоками крови, упал. Конечно же, я мог упасть в обнимку с колыбелью, и тогда уже никто не уцелел бы на этой Земле - ни мы, ни криворотые, - но это было бы совсем уже постыдно, и потому упал я все-таки один. И горд был тем. И думал, что убит.

Но судьба рассудила иначе - и я остался жив. Когда я открыл глаза, то увидел над собой небо, облака, дружинников... и понял: значит, не все еще я сделал в этом мире. И не ошибся, да! Теперь я точно знаю, для чего мне была дарована жизнь.

Ну а тогда о чем мне было знать?! Тогда я чуть живой валялся на траве. И кровью истекал. Еще немного, и я умер бы. Однако же случилось так, что на меня наткнулся Шуба. После того, как мы с ним расстались и я отправился в город, на капище, Шуба отвел свою дружину на Триждылысый Холм - а это примерно в четырех полетах стрелы севернее Ярлграда - и уже только там они расседлали коней, спешились и принялись ждать, что же будет дальше. А дальше было так: сперва все было тихо, потом был очень сильный крик - это, наверное, тогда, когда я рубил идолов, а люд дико кричал, - потом все стихло, а потом... Над городом взметнулось пламя! И какое! Ярлград горел, словно один большой костер. И это было настолько устрашающее зрелище, что передовые отряды криворотых, которые к тому времени уже совсем близко подошли к крепостным стенам, немедленно и в полном беспорядке отступили. Однако далеко они не отошли, а, слившись со своими основными силами, достаточно ловко и быстро развернулись в боевую линию, и те из воинов, которые оказались в первых рядах, изготовили луки, а остальные подняли неимоверный шум, колотя древками копий в обтянутые человечьей кожей огромные бубны. А эти бубны, как я потом и сам неоднократно убеждался, издают очень низкий и крайне неприятный звук, похожий на звериный рык. И вот страшно горел Ярлград, и оглушительно громыхали эти звероголосые бубны... А потом из крепостных ворот начали выбегать объятые ужасом ярлградцы. Вот тут-то криворотые и начали стрелять! Луки у них очень упругие, и потому стрелы, выпущенные из них, обладают огромной убойной силой и безо всякого труда пробивают любые защитные покровы. А зубчатые наконечники стрел устроены столь хитро, что попавшую в тело стрелу вынуть обратно уже невозможно, а разве только обломить, и то это впоследствии приводит к очень болезненным язвам. А посему...