Важнее другое. Повесть “Мореход Никитин” является убедительным доказательством той святой истины, что А.А. Бестужев-Марлинский и в ссылке сохранил верность заветным декабристским мечтам и художественными средствами изображал простых русских людей, рассказывал о их вольнолюбии, верности матери Родине, утверждал идеалы народности, патриотизма и справедливости.

Не приходится удивляться тому, что на Севере, как и во всех других местах вынужденного или добровольного пребывания, декабристы оставили о себе добрую память. К ним относились с сочувствием и доброжелательно. Во многих местах обширной Архангельской губернии были распространены в потаенном фольклоре XIX века декабристские песни.[40] Народ помнил своих заступников.

В советской литературе о декабристах освещены в той или иной степени сибирский, кавказский, молдавский периоды жизни первых русских революционеров. Причем в последние годы декабристская “Сибириада” пополнилась новыми документами и материалами. О пребывании же декабристов на Европейском Севере страны пока известно до обидного мало. Предлагаемая вниманию читателей книга имеет целью хотя бы частично восполнить этот пробел и тем облегчить задачу будущих исследователей. Авторы отдают себе отчет в том, что исчерпывающая история архангельской ссылки дворянских революционеров — дело будущего.

Материалы центральных и областного архивов свидетельствуют о том, что Николай I, преследуя декабристов, возлагал большие надежды на Архангельскую губернию и особенно на соловецкий централ духовного ведомства, где были непревзойденные специалисты “катского мастерства” — пыток, жестоких издевательств и убийств. Царь намеревался замуровать своих опаснейших врагов в цитадель черного фанатизма на Белом море и упрятать их так надежно, чтобы и ухо не слышало, и глаз не видел.

Спустя два месяца после подавления восстания декабристов, 23 февраля 1826 года, начальник главного штаба Дибич по поручению царя направил архангельскому, вологодскому и олонецкому генерал-губернатору Миницкому такой запрос: “Покорнейше прошу ваше превосходительство уведомить меня, сколько можно поместить в Соловецком монастыре государственных преступников? Какого рода имеются там помещения и совершенно ли место сие можно почитать безопасным во всех отношениях? Я ожидать буду обо всем подробного сведения и мнения вашего превосходительства”.

Маховик завертелся. Цитированным письмом открывается дело о перестройке соловецкой тюрьмы и приспособлении ее для заключения “государственных преступников” из дворянского класса. Эзоповский стиль письма не мог обмануть губернатора. “Намеки тонкие на то, чего не ведает никто”, были поняты им. Губернатор знал, что “государственными преступниками” именуются на канцелярском языке декабристы, и тотчас завел на них специальное секретное дело.

Решение правительства воодушевляло Миницкого. Он отдавал себе отчет в том, что заключение революционеров в тюрьму Соловецкого монастыря повысит его авторитет в глазах столицы и шансы на продвижение по служебной лестнице. Поэтому генерал-губернатор ревностно взялся за выполнение правительственного поручения. Он готов был пуститься во все тяжкие, чтобы оправдать доверие власть имущих и, кроме того, имел потаенную корыстную цель с их помощью свести старые счеты с архимандритом, старательно оберегавшим свои права инквизитора от покушений извне.

1 марта Миницкий отправил эстафетой ответ Дибичу. Обошлось это в 238 рублей 52 копейки. Такая экстренность сношений, связанная с большими издержками, подтверждает, что намерение упрятать всех или некоторых декабристов в соловецкий острог было делом предрешенным.

Не упустив удобного случая лягнуть монастырь за автономию в тюремных вопросах и засекреченность их, что не позволяло сочинить всеобъемлющий ответ, начальник края все же сообщил своему вельможному адресату известные ему скромные данные о монастырских узилищах и их жертвах. По монастырским ведомостям, в соловецкой тюрьме содержалось 28 человек да двое ждали отправки в острог. Инвалидная команда состояла из 27 рядовых, двух унтер-офицеров и одного обер-офицера. Казенная палата выплачивала монастырю на содержание каждого заключенного по 120 рублей в год. Что касается емкости укромных мест, то “судя по описанию, можно думать, поместится там немалое число арестантов”. Однако вследствие отдаленности архипелага от Архангельска, губернскому начальству “иметь нужное наблюдение и надзор за содержащимися арестантами совершенно невозможно”, — сетует автор письма. Дабы предотвратить “утечку” арестантов, предлагалось учредить на острове “самый верный и благонадежный караул” во главе с обер-офицером, наделенным комендантскими правами. Эта мера казалась тем более необходимой, что, по слухам, в летнее время при наплыве богомольцев арестанты “находили средство” бежать из монастыря. Напрасно Миницкий придавал значение толкам и сам распространял их. Уж кому-кому, а ему должно было быть известно, что из соловецкой тюрьмы никто не совершил удачного побега. Но генерал-губернатор не мог отказать себе в удовольствии бросить тень на соперника — тюремщика, обладавшего непомерно завышенными амбициями.

В письме Миницкий сообщил Дибичу, что с открытием навигации он собирается лично осмотреть монастырь, после чего направит в Петербург исчерпывающее описание соловецкой тюрьмы и ее возможностей.[41]

24 марта Дибич писал Миницкому, что внесенное им в письме от 1 марта предложение “касательно личного осмотра и устройства в Соловецком монастыре нужного помещения для арестантов” одобрено царем. Преданный императору палач декабристов передал губернатору “высочайшее” повеление: “Как только что откроется судоходство по Белому морю, отправились бы в Соловецкий монастырь вместе с комендантом новодвинской Архангельской крепости инженер-полковником Степановым и, осмотрев тогда сей монастырь, составили бы предположение, сколько можно будет в оном поместить арестантов офицерского звания и какое нужно сделать для сего устроение, недорогое, но удобное”.[42]

В письме впервые содержится недвусмысленное указание на декабристов как на тех узников, которыми правительство собиралось пополнить тюремное население Соловков. Для Миницкого и его окружения не составляло секрета, что арестантами “офицерского звания” именовались декабристы, находившиеся в то время под следствием. Губернатору конфиденциально сообщалось, что ответа на поставленные вопросы ждет сам царь.

4 июня 1826 года Миницкий, Степанов и новый игумен Досифей осмотрели монастырские здания и наметили дома, которые можно было приспособить для содержания “именитых узников”. 26 июня губернатор направил в столицу отчет о результатах поездки на Соловки. Докладчик сообщил, что в двухэтажном здании бывшей иконописной палаты, приспособленном под тюрьму, в момент осмотра находилось 32 арестанта. Комиссия полагала, что если перестроить острог, на что потребуется до 4500 рублей, то в него можно втиснуть до 40 человек, то есть получить дополнительно восемь арестантских мест, но казематы первого этажа, в отличие от расположенных на втором, оставались бы двухместными, что шло вразрез с установками правительства, требовавшего подготовить для арестантов дворянского происхождения одиночные изоляторы.[43]

Поскольку приведенные подсчеты не могли обрадовать царя, намеревавшегося выслать на крайсветный остров значительно больше “государственных преступников”, чем способна была принять монастырская тюрьма, Миницкий начал поиск резервов увеличения числа узилищ. И нашел! Он внес два конкретных предложения. Во-первых, посчитал возможным перевести в монашеские кельи и “обратить в черные монастырские работы” 20 нынешних арестантов, наказанных за скопчество, старообрядчество и богохульство. Монастырь получил бы 20 даровых рабочих, а правительство столько же арестантских лежаков. Во-вторых, предложил использовать в случае наплыва арестантов, — а такая ситуация не исключалась — для их размещения два соседних с тюрьмой двухэтажных каменных здания (мастерские и цейхгауз), на перестройку которых и возведение кирпичной стены на каменном фундаменте, отделяющей тюремный двор от других монастырских построек, потребовалось бы по смете 15827 рублей 13 копеек. Это было недешево, но дало бы еще 62 койки.[44]