ФЕЛИКС: Ни вы, ни я не имеем права решать, кому жить, а кому умереть.

ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Ах, как с вами трудно! Гораздо труднее, чем я ожидал! Чего вы добиваетесь тогда? Ведь пойдете под нож!

ФЕЛИКС: Да не пойду я под нож!

ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Пойдете под нож, как баран! А это ничтожество, эта тварь дрожащая, коей шестьсот лет как пора уже сгнить дотла, еще лет шестьсот будет порхать без малейшей пользы для чего бы то ни было! А я-то вообразил, что у вас действительно есть принципы. Ведь вы же писатель! Вам же представляется возможность, какой не было ни у кого! Переварить в душе своей многовековой личный опыт, одарить человечество многовековой мудростью… Вы подумайте, сколько книг у вас впереди, Феликс Александрович! И каких книг — невиданных, небывалых! Да… а я-то думал, что вы действительно готовы сделать что-то для человечества… Эх вы, мотыльки, эфемеры!

Иван Давыдович поднимается и выходит, и сейчас же в спальне объявляется Клетчатый.

КЛЕТЧАТЫЙ: Прошу прощения… Телефончик…

Он быстро и ловко отключает телефонный аппарат и несет к двери.

Оставшись один, Феликс бормочет:

— Ничего… Тут главное — нервы. Ни черта они мне не сделают…

У двери в спальню Курдюков уламывает Клетчатого.

КУРДЮКОВ: Убежит, я вам говорю! Обязательно удерет! Вы же его не знаете!

КЛЕТЧАТЫЙ: Куда удерет? Седьмой этаж, сударь…

КУРДЮКОВ: Придумает что-нибудь! Дайте я сам посмотрю.

КЛЕТЧАТЫЙ: Нечего вам там смотреть, все уже осмотрено…

КУРДЮКОВ (страстно, показывая растопыренные ладони): Чем? Чем я его шлепну? А если даже и шлепну — что здесь плохого?

КЛЕТЧАТЫЙ: Плохого здесь, может быть, ничего и нет, но с другой стороны, приказ есть приказ… (Он быстро и профессионально обшаривает Курдюкова). Ладно уж, идите, господин Басаврюк…

Курдюков на цыпочках входит в спальню и плотно закрывает за собой дверь.

Феликс встречает его угрюмым взглядом, но Курдюкова это нисколько не смущает. Он подскакивает к тахте и наклоняется к самому уху Феликса.

КУРДЮКОВ: Значит делаем так. Я беру на себя ротмистра. От тебя требуется только одно: держи магистра за руки, да покрепче. Остальное — мое дело.

Феликс отодвигает его растопыренной ладонью.

КУРДЮКОВ: Ну что уставился? Надо нам из это дерьма выбираться или не надо? Чего хорошего, если тебя или меня шлепнут? Ты, может думаешь, что о тебе кто-нибудь позаботиться? Чего тебе тут магистр наплел? Наобещал небось с три короба! Больше заботиться некому! Дурак, нам только бы вырваться отсюда, а потом дернем кто-куда… Неужели у тебя места не найдется, куда можно нырнуть и отсидеться?

ФЕЛИКС: Значит, я хватаю магистра?

КУРДЮКОВ: Ну?

ФЕЛИКС: А ты, знаешь, хватаешь ротмистра?

КУРДЮКОВ: Ну! Остальные — они ничего не стоят!

ФЕЛИКС: Пошел вон!

КУРДЮКОВ: Дурак! Не веришь мне? Ну ты мне только пообещай: когда я ротмистра схвачу, попридержи Иван Давыдовича!

ФЕЛИКС: Вон пошел, я тебе говорю!

КУРДЮКОВ (рычит как собака): О себе подумай, Снегирев! Еще раз тебе говорю! О себе подумай!

Едва он скрывается в спальню является Наташа и тоже плотно закрывает за собой дверь. Она подходит к тахте, садится рядом с Феликсом и озирается.

НАТАША: Господи, как давно я здесь не была! А где же секретер? У тебя же тут секретер стоял…

ФЕЛИКС: Дочери отдал. Почему это тебя волнует?

НАТАША: А что это ты такой колючий? Я ведь тебе ничего плохого не сделала. Ты ведь сам в эту историю въехал… Фу ты, какое злое лицо! Вчера ты на меня не так смотрел… Страшно?

ФЕЛИКС: А чего мне бояться?

НАТАША: Ну как сказать… Пока Курдюков жив…

ФЕЛИКС: Да не посмеете вы.

НАТАША: Сегодня не посмеем, а завтра…

ФЕЛИКС: И завтра не посмеете. Неужели никто из вас до сих пор не сообразил, что вам же хуже будет?

НАТАША: Слушай. Ты не понимаешь. Они совсем без ума от страха. Они сейчас от страха на все готовы, вот что тебе надо понять. Я вижу, ты что-то там задумал. Не зарывайся? никому не верь, ни единому слову. И спиной ни к кому не поворачивайся — охнуть не успеешь! Я видела, как это делается…

ФЕЛИКС: Что это ты вдруг меня опять полюбила?

НАТАША: Сама не знаю. Я тебя сегодня словно впервые увидела. Я же думала: ну, мужичишка, на два вечерка сгодится… А ты вон какой у меня оказался! (Она придвигается к нему, прижимается, гладит по лицу). Мужчина… Ну обними меня! Ну что ты сидишь, как чужой? Ну это же я… Вспомни, как ты говорил: фея, ведьма прекрасная… Ну! Я ведь проститься хочу. Я не знаю, что будет через час…

Феликс с усилием освобождается от ее рук и встает.

ФЕЛИКС: Да что ты меня хоронишь? Перестань! Вот нашла время и место!

НАТАША: Ну почему? Почему? Это же я, вспомни меня… Трупик мой любимый, желанный!

ФЕЛИКС: Слушай, тебе же пятьсот лет! Побойся бога, старая женщина! Да мне теперь и подумать страшно!

Она останавливается, будто он ударил ее кнутом.

НАТАША: Болван. Труп вонючий. Евнух.

ФЕЛИКС (спохватившись): Господи, ну извини… Что это я, в самом деле… Но и так же тоже нельзя.

НАТАША: Дрянь. Идиот. Ты что — вообразил, что магистр за тебя заступится? Да ему одно только и нужно — баки тебе забить, чтобы ты завтра по милициям не побежал, чтобы время у нас оставалось решить, как мы тебя будем кончать! Что он тебе наобещал? Какие золотые башни? Дурак ты стоеросовый, кастрат неживой! Тьфу!

В спальню заглядывает Павел Павлович. В руке у него бутерброд, он с аппетитом прожевывает лакомый кусочек.

ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Деточка, десять минут истекли! Я полагаю, вы уже закончили?

НАТАША (злобно): И не начали даже!

И она стремительно выходит вон мимо посторонившегося Павла Павловича.

ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Ай-яй-яй-яй-яй! Вы ее, кажется, обидели. Напрасно, напрасно. (Садится, откусывает бутерброд.) Весьма опрометчиво. Могли бы заметить: у нас ко всем этим тонкостям, к нюансам относятся очень болезненно! Обратили внимание, как Басаврюк попытался подставить маркизу вместо себя? Дескать, это она все наши секреты вам по женской слабости рассказала? Ход простейший, но очень, очень эффективный! Могло бы и пройти… Вполне могло бы! А что в основе? Маленькое недоразумение, случившееся лет этак семьдесят назад. Или сто, точно не помню. Отказала ему маркиза. Никому никогда не отказывала, а ему отказала… Чувствуете? Вы не поверите, а вот сто лет прошло, и еще сто пройдет, а забыто не будет! А в общем-то, мы все друг друга не слишком-то долюбливаем. Это магистр наш, Иван Давыдович, высоко о себе мнит, а на самом деле — обыкновенный графоман от науки. Я же специально справки наводил у него в институте… Он там вечный предместкома. Вот вам и друг Менделеева! Диву даюсь, что в нем этот ротмистр нашел!