А.П. Значит, вы как Главный конструктор не только генерируете новые идеи, но организуете творческий процесс сотен и тысяч людей, правильно организуете "мозги", и в этом немалая часть вашей работы?

М.К. Иногда тебе кажется, что ты действительно генерируешь новую идею, но ведь идей витает в воздухе великое множество, и ты, на самом деле, выхватываешь одну из них, самую оптимальную, и все твои усилия сводятся к тому, чтобы ее реализовать. И здесь возникает вопрос коллектива, вопрос организации, — способен ли ты устремить в работу самые разные умы, дарования? Являешься ли ты интегратором этих дарований?

А.П. Но ведь это две абсолютно разные задачи. Ты можешь быть гениальным прозорливцем и никчемным организатором, и наоборот.

М.К. Именно так. Человек, который ведет такое направление, как создание двигателя, должен увлечь в работу целые коллективы, комплекс предприятий, чтобы они спланировали под разными углами точно в цель. И очень важно, чтобы люди тебе поверили. Поверили в конечную победу. Ведь люди тратят на это дело долгие годы, практически жизнь, а потом оказывается, что все это зря. Это трагедия, и коллективов, и лидера. И эволюция техники усеяна подобными трагедиями. Так что не отвечу вам, что важнее — работа с людьми или с этим металлическим изделием, имя которому двигатель. Уверяю вас, гораздо приятнее работать с материальным предметом. Ты и он — вас двое. Я беру глыбу мрамора и высекаю из нее статую. Возникает ощущение — я сам все могу. Надо вовремя избавиться от этой иллюзии. Конечно, ты сможешь лучше проработать ту или иную деталь. Но ведь таких деталей тысячи, и ты должен научиться передоверять. Ты должен найти тех, кому можешь передоверить. Воспитать их, если нужно. Подготовить к рискам, подготовить к поражениям, которые абсолютно неизбежны. Вот и получается: ты задался целью создать двигатель, а косвенным результатом оказывается создание великолепного коллектива, которому нет равных. Кто же ты, конструктор двигателя или социальный инженер, конструктор человеческих коллективов? Но в конце этой кромешной работы есть замечательный момент, когда ты подписываешь акт комиссии по приемке двигателя. Дело состоялось. А потом ты видишь, как взлетел самолет с твоим двигателем. А потом ты видишь, как поднимается в небо полк. Это счастье.

А.П. Вы можете хотя бы себе самому сказать, что это вы — автор 117-го двигателя? Что это ваше детище?

М.К. С точки зрения технократа я могу сказать, что сегодня я главный, я веду этот двигатель. Я говорю, что двигатель мой. Но когда я это говорю, я знаю, что множество людей то же самое скажут о себе: "Это мой двигатель". Такие вещи не делаются в одиночку, и имя одного человека лишь условно затеняет собой множество других имен, других самоотверженных создателей.

А.П. Писатель, в отличие от конструктора, — одиночка. Он один пишет роман. Но поднять в небо свой самолет он не может без издателя, критиков, отношения к тексту читателей, властей, которые могут препятствовать печатанию романа. Писателя от писателя отличают стиль, почерк. Стиль добывается художником в неудачах, в отчаянных попытках вырвать у неведомого еще один малый фрагмент знания. Стиль — инструмент, который ломается, соприкасаясь с черным веществом неведомого. Иногда этот стиль уродлив — так изгибается, гнется этот инструмент.

М.К. Очень сложный стиль у Платонова. Чрезвычайно сложный, отличный от классического, стиль Маяковского.

А.П. Есть ли свой стиль у конструктора?

М.К. Безошибочного творчества не бывает. Приходится сводить воедино слишком много переменных. Иногда конечная задача рисуется неконкретно, неопределенно, и ты не знаешь, с какой стороны, с каким ресурсом знаний и умений к ней подойдешь. Интуиция значит много, но далеко не все. Каждая лопаточка турбины, каждый профиль тщательно просчитываются, и в результате расчетов появляется такая замысловатая поверхность, которую можно счесть уродливой, но она оптимальна. Стиль конструктора трудно определим, хотя он и есть. Но он складывается в результате колоссального труда коллективов, обладания научными знаниями, преодоленными ошибками, всем темпом создания нового изделия. Замысел, мечта, сновидения, образ совершенного и прекрасного, неотступность мыслей, а потом это все ввергается в колоссальный поток усилий, расчетов, испытаний, тонет в конкретных трудах, и в конечном изделии едва проглядывает и угадывается. Вот это едва уловимое, должно быть, и есть стиль.

А.П. Меня волнует один вопрос. В цехах я любовался лопатками турбины, выточенными на сверхсовременных станках. Они мне казались верхом совершенства. Их поверхность была рассчитана на воздействие стихий, раскаленных газов, плазмы, небывалых скоростей, перегрузок, они должны были действовать в условиях современного скоротечного боя, выдержать нагрузки всей цивилизации во всем ее объеме. И это делало лопатку совершенной и прекрасной. Как скульптуру Фидия. Как морскую раковину. Можно ли создать современный двигатель и современный самолет, не зная классической литературы? Не читая древних и современных классиков? Вы читали "Илиаду"?

М.К. Читал, но очень давно. И, признаться, мало что помню.

А.П. Вы заглядывали в Священное Писание?

М.К. Моя мама была филологом, она приобщила меня к литературе, философии. Я читал Священное писание. Сейчас я от всего этого отошел. Не хожу в театр, не слушаю концерты, редко открываю книги. Я погружен в другой мир, который переполняет меня.

А.П. Повторяю мучающий меня вопрос. Можно ли построить совершенный двигатель или спустить на воду небывалую подводную лодку, или отправить в другие галактики звездолёт, не зная ничего о фресках Дионисия?

М.К. Я думаю, что великие творения техники и науки, прорыв в будущее возможен только всей совокупностью культуры. Всем арсеналом добытых человечеством средств. Не обязательно тот или иной испытатель, или конструктор, или металлург должны читать Гомера или созерцать иконы Рублева. Но в интегральном интеллекте ученых, техников, военных, физиков, стратегов современной войны, антропологов, изучающих природу современного человека, присутствуют уникальные знания о природе творчества, литературного, художественного, религиозного. Иногда ты встречаешь человека, который тебе неприятен или кажется ущербным, или не внушает доверия. Но вдруг он достигает уникального результата. И ты заставляешь себя пересмотреть к нему отношение, видишь в нем нечто чудесное, необъяснимое, помогающее ему совершить открытие. Например, был такой человек Вернер фон Браун, нацист, приближенный Гитлера. Его политическое мировоззрение отвратительно. Но благодаря его открытиям люди побывали на Луне. Или первый реактивный самолет в мире, который делал фашист Хенкель. Он для меня не самый святой человек в мире, его оружие убивало моих соотечественников. Но я не могу не уважать инженера Хенкеля, который воплотил в металле робкие намеки, неуверенные эскизы молодых изобретателей и построил реактивный самолет. Почему я об этом вспомнил? Уверен, что это были люди глубокой культуры, которую им привила школа германского классического образования. Мой опыт такой: только там достигались крупные результаты, где к этим результатам были причастны люди высокой культуры. Я работал на Урале, где меня окружали очень культурные люди, цвет технической интеллигенции, и у каждого была гуманитарная составляющая.

А.П. Однако далеко не все гуманитарии несут в себе технократическую составляющую. Например, замечательные русские писатели-деревенщики. Едва ли они опишут современный двигатель или бой перехватчиков, или могучую работу атомной электростанции.

М.К. Им и не надо это описывать. Такой замечательный писатель, как Валентин Распутин, с его удивительной, страдающей совестью, огромной душой описал русскую жизнь в ее фундаментальных основах, а, значит, и перехватчики, атомные станции и машины не прямо, а косвенно, через русское мироощущение. То же — и Чингиз Айтматов в "Буранном полустанке". Кусочек пустыни, а видна вся Вселенная.

А.П. Есть история города, а есть история двигателя. Какова история 117-го?