И вот я снова встречаюсь с малышкой Мартин. С таким гидом я готов отправиться на прогулку хоть по ночному Парижу, хоть по замкам Луары!

Мы снова идем по коридорам. Я замечаю, что, пока я разговаривал с Тибоденом, она причесалась и выпустила поверх голубого пуловера отложной воротничок блузки.

Белый халат очень плотно облегает ее, и всю географию видно как на ладони.

– Куда мы идем? – осведомляюсь я, когда мы удалились на достаточное расстояние от директорского кабинета.

– На склад.

– Тогда берегитесь...

– Почему?

– Не знаю, что у вас там сложено, но мне будет трудно устоять сложа руки.

Она награждает меня улыбкой за эту остроту, потом, неожиданно посерьезнев, спрашивает:

– Значит, вы лаборант?

– Да. А что, вас это удивляет?

Она бросает на меня пламенный взгляд, который растопил бы и снега на Монблане.

– Немного... Вы совсем не похожи на лаборанта.

– А на кого я похож? На молочника? Она качает головой. Ее взгляд становится все более жадным. Мне кажется, что за пребывание в этом домишке, где царствует наука, у нее накопилась большая неудовлетворенность.

Мы доходим до склада – большой унылой комнаты на первом этаже, под лестницей. Она забита раскрытыми ящиками. Мартин открывает один из двух больших шкафов, и я вижу внушительную стопку белья.

– Здесь используют много халатов, – говорит она.

– Да?

– Химики. Не знаю, чем они занимаются, но халаты портят в ускоренном темпе.

Говоря, она берет халат и разворачивает его. Я снимаю пиджак и надеваю рабочую одежду. Она мне немного узковата.

– У вас такие здоровенные плечи! – восхищается девочка.

– Да, не маленькие.

– Вы, наверное, очень сильный...

– К вашим услугам...

Я меряю другой халат, на размер больше. Этот почти подходит. Я смотрю на себя в отколотое зеркало и констатирую, что похож скорее на массажиста, чем на лаборанта-химика.

Девушка внимательно наблюдает за мной.

– Можно подумать, что вы впервые надели белый халат, – говорит она. – У вас такой удивленный вид...

Придется остерегаться ее наблюдательности; цыпочка кажется очень сообразительной. С ума сойти, какое у девчонок обостренное чутье. Вы думаете, что проводите их вашим трепом, а они терпеливо слушают и в мыслях держат вас за лопухов.

Я воздерживаюсь от ответа на ее последний вопрос.

Чтобы уйти от темы, я самодовольно любуюсь собой.

– Не жмет под мышками? – спрашивает Мартин. Я обнимаю ее за талию.

– Нет, сердце мое, как видите, я сохранил полную свободу движений. Она отбивается.

– Отпустите меня. Вдруг кто войдет?

– А кто может войти?

– Один из них... Здесь хранятся запасные инструменты, которые могут им понадобиться...

– А есть тут свободное место, где мы можем не опасаться, что нам помешают?

Она колеблется. Я ласково глажу ее по щеке.

– Вы примете там человека, желающего вам только добра?

Она приступает ко второй сцене из третьего акта, той, что начинается с реплики: «Если вы пообещаете мне вести себя благоразумно!»

Текст я знаю наизусть. Мюссе, бедняга, вспотел, доказывая, что с любовью не шутят, хотя французы всю жизнь делают обратное.

В конце концов свидание назначается на эту ночь. Она мне говорит, что у нее есть бутылочка черносмородинного ликера, пришедшая прямиком из Дижона, что само по себе составляет достаточно веский повод для того, чтобы принять меня в ночное время. Я принимаю ее любезное приглашение, думая, что бутылка ликера никогда не была эффективным бастионом для защиты чести дамы.

Затем она ведет меня в мою комнату. Это крохотная комнатушка под самой крышей. И в подобное помещение засовывают гордость Секретной службы! Вот уж действительно, дальше некуда (и в буквальном смысле тоже). Малышка Мартин извиняется, но это единственная свободная жилая комната. В ней стоят только жесткая металлическая кровать и вешалка. Не дворец, одним словом. Я прихожу от нее в ужас, потому что, как вам известно, у меня клаустрофобия...

Я поочередно смотрю на кровать и на Мартин, и у меня возникает вполне очевидная ассоциация идей, но она явно опасается быть пойманной с поличным и убегает, оставив мне улыбку, еще долго витающую в каморке и после ее ухода.

Через несколько минут заканчивается рабочий день. В большом холле, где по-прежнему мается от скуки охранник, профессор Тибоден представляет мне своих сотрудников.

Доктора Минивье и Дюрэтр – парни лет сорока, которые странным образом похожи один на другого. Наверное, из-за подстриженных бобриком волос и бледности. Им не хватает физических упражнений, это ясно. Минивье высокий, с выпуклым лбом и мрачным взглядом... У Дюрэтра густые брови и начинает отрастать живот...

Что касается ассистентов, они, наоборот, очень разные. Бертье почти толстый. Он очень молодой, очень грязный, его нижняя губа свисает, как лепесток лилии. Берже маленький, черноволосый, суетливый и страдающий тиками, забавляющими окружающих. Самое смешное состоит в том, что он одновременно закрывает левый глаз, широко раскрывает рот и трясет головой.

Если бы этот малый выступал в мюзик-холле, то сделал бы себе целое состояние. Что касается последнего, Планшони, это тот еще случай. Он длинный, а оттопыренные уши придают ему вид вешалки. Белый халат болтается на нем, как мокрое знамя вокруг древка.

Короче, пятеро стоящих передо мной типов не донжуаны. У всех в глазах усталый лихорадочный блеск. Эти парни слишком много работают. Им бы следовало раз в недельку наведываться на улицу Помп, к Баронессе, которая держит самый клЕвый бордель в Париже. У нее отборный персонал: по большей части девицы из благородных, которых вы не застанете там между пятью и семью часами дня, потому что они пьют чаЕк в Сен-Жермене. Есть даже негритянка, дочь короля. Она пользуется большим спросом из-за своих форм...

Я пожимаю клешни всем пятерым. Они бросают на меня равнодушные взгляды и, не обращая больше внимания, торопятся в столовую. Я следую за ними, окруженный Тибоденом и Мартин.

В глубине парка стоят домики, о которых мне рассказывал профессор.

Это два сборных бунгало, кстати, довольно приятные на вид. Они состоят из пяти спален и гостиной с телевизором, радио, проигрывателем, баром и мягкой софой.