Гордон изучающе глядел на Горышева.

- Жаль, - сказал он после паузы, - что вам не придется работать на Луне.

Подвижное лицо того выразило удивление.

- Почему?

- А вы смогли бы вдвоем с Дубровским дежурить год?

- Нет, - вырвалось у Горышева. - И я заявляю самоотвод, - сказал он более спокойно. - Ведь пары можно подбирать в разных комбинациях, разъяснил он. - И есть станции, где дежурят по шесть человек.

- И на каждое место - три кандидата! - воскликнул Кашкин. - Кажется, я начинаю понимать, для чего нас сюда присылают!

Горышев улыбнулся.

- Если вы имеете в виду совместимость характеров, - протянул он, то... в конце концов чувство юмора...

Гордон резко остановил его.

- Я тоже не лишен чувства юмора, - заявил он. - Но с вами я не стал бы дежурить.

Кашкин после небольшого раздумья присоединился.

- Я, пожалуй, тоже. Хотя характер у меня легкий. Даже с налетом легкомыслия.

Горышев испытующе поглядел на друзей.

- Три человека - три несовместимости, - подытожил Гордон.

- Достаточно, чтобы вылететь из кандидатов, - резюмировал Кашкин.

- Вы шутите? - воскликнул Горышев.

Он вдруг повеселел.

- Люблю парней с юмором.

Гордон сказал Кашкину, как если бы Горышева не было:

- Тебе не кажется, что его следует оставить на Земле из чисто научных соображений? Ведь это же просто феномен. Я не так уж сильно разбираюсь в лавинах, ультразвуках и симпатической нервной системе, но что все эти совпадения не случайны, совершенно очевидно.

- Еще бы! - немедленно откликнулся Кашкин. - Три попадания из трех возможных! Какой прибор даст на первых порах такую стопроцентную точность! Приклеить миниатюрные датчики - и, пожалуйста, готовый лавиноскоп. Что там Дубровский с его опытами!

- Готово, - сказал Дубровский, захлопывая дверцу панели. - Так какой опыт собирается поставить на себе Горышев?

- Чудо! - воскликнул Горышев. - Свершилось! Вы свидетели. Дубровский произнес первую остроту. За месяц. А может быть, первую в жизни. Занесем в протокол.

- Почему острота? - удивился Дубровский. - Я говорю серьезно.

- О боги! Есть отчего заныть зубам, - простонал Горышев. С видом мученика он замотал головой.

- Что, следует ждать лавины? - осведомился Кашкин.

И тут же послышался свист. Затем донесся шум, как от далекого поезда, и звук удара.

- Наружный канал действует, - удовлетворенно сказал Дубровский. Лавиноскоп сработал.

- Горышев тоже, - в тон ему заметил Кашкин.

- Горышев среагировал раньше, - уточнил Гордон. - Так и занесем в протокол.

Что-то в тоне Гордона насторожило Горышева. Тот был слишком серьезен.

- Вы этого не сделаете?

Горышев с тревогой и надеждой смотрел на Кашкина и Гордона.

- Почему же? - сухо сказал Гордон. - Мы обязаны эти сделать. Наука не может проходить мимо таких фактов.

- В конце концов, это не по-товарищески, - лицо Горышева искривилось.

- А вы можете судить, что такое по-товарищески, а что нет? - сказал Гордон. - Вы даже не заметили, что сейчас происходит товарищеский суд. Ваши товарищи, ваши коллеги выносят свое суждение о вас. Двое уже проголосовали "против".

У Горышева сделалось удивленное лицо.

- По отношению к кому я поступил не по-товарищески?

- К Дубровскому.

- Я?! - Горышев широко раскрыл глаза. - Я полез смотреть лавиноскоп только для того, чтобы обрадовать его. И меня засыпало лавиной. Не откопай вы меня в последний момент, не было бы кого судить сейчас.

- Это разные вещи, - сказал Гордон. - Я имею в виду историю со "снежным человеком".

Горышев все еще ничего не понимал:

- Обыкновенный розыгрыш. Занятие скульптурой - мое увлечение. Я потратил неделю: мне хотелось произвести полный эффект. Он все сорвал, сказав, чтобы я сам сообщил на Землю о своей находке.

- А вы представляете, - холодно произнес Гордон, - хотя бы сейчас представляете, что произошло бы, если бы Дубровский радировал о вашем "снежном человеке"? Над кем смеялся бы весь мир?

- Есть границы розыгрыша, - подтвердил Кашкин. - Одно дело в студенческой компании, другое - на всю планету. Тут юмор уже кончается. Название другое.

Горышев в растерянности смял салфетку.

- Мы, совершенно очевидно, по-разному понимаем, что такое юмор, заметил Гордон.

- Ну что ж, все прояснилось, - сказал Кашкин. Ему не терпелось закончить неприятный разговор. - Остается расписаться в книге дежурств.

- А я? - завопил Горышев. - А как же я? Это ваша... шутка?! Вы...

- Обыкновенный розыгрыш, - жестко произнес Гордон. - Так, кажется, вы называете подобные шутки. Теперь вы ощутили, что это такое? - Но тут же сжалился: - Ладно, насчет зубов мы действительно пошутили... Но если говорить серьезно, то у вас, по-моему, только один шанс.

Горышев с надеждой посмотрел на Гордона.

- Дубровский, - сказал тот.

- Да, уж такого кроткого парня поискать во всей вселенной, - кивнул Кашкин.

- Провожать не нужно, - сказал Дубровский. - И так потеряно много времени.

Он щелкнул тумблером. На стене засветился экран.

- Вот, можете глядеть.

Две фигуры на экране медленно двигались к вихрелету. Одна, высокая, шагала спокойно, другая, маленькая, подскакивала и размахивала руками.

- Шутки шутками, - засмеялся вдруг Гордон, - но самое смешное будет, если между зубами и лавинами и на самом деле обнаружится связь. В принципе исключить этого нельзя. Но первое, самое серьезное испытание выдержал ты, - сказал он другим тоном. - Если бы не ты, не твоя догадка и энергия, Дубровский и Горышев лежали бы под снегом. С тобой не пропадешь!

Вихрелет поднялся над площадкой и исчез из виду.

- Интересно, - подумал Кашкин вслух, - что будет с нами через месяц? И ответил: - Я, наверное, стану более сдержанным. Обзаведусь методичностью. Ты, наоборот, прихватишь от меня избыток легкомыслия.

На лице Гордона появилось знакомое Кашкину выражение каменного упрямства: "Я свой характер так просто менять не собираюсь".

Кашкин вздохнул.

- Один протоколист останется, каким он был, - продолжал он рассуждать. - А ведь мог бы набраться качеств от каждого практиканта. Вот бы стал занятным собеседником. Было бы с кем коротать часы.

- Протоколист должен оставаться протоколистом, - возразил Гордон. - Он протоколирует, и на этом его функции кончаются. Его записи психологи проанализируют потом с помощью других машин. Здесь испытываются, а точнее сказать, притираются характеры людей. Машина не должна участвовать в игре.