- Ан и врешь, парнишка, - вскочил и подбежал, обогнув стол, вплотную к Саньке старик, - врешь все, милой! Комиссары тебя подослали, комиссары красненькие! Большевички-коммунисты!

Санька дернулся, но сзади на плечо упала чугунная рука, и голос дьякона предупредил:

- Стой смиренно!

- Какие комиссары! - воскликнул Санька, озлобляясь. Он сам понимал, что его сейчас может выручить только злоба. - Я этих комиссаров своими бы руками! Они меня под трибунал подвели.

- Занапрасно, Аристарх Григорьев, мальчонку теребишь, - сказал со своего места Степан, - ни в чем он не виновный. Что служить к большевикам пошел - за то я его хулю, да все по молодости, жрать-то надо! А малый он вполне нам сочувственный. Я его мысли наскрозь вижу.

- Наскрозь? - отскочив от Клешкова, сощурился Князев, - ой ли, Василь Петров, а про комсомол его знал, а?

- Так что - комсомол! - сказал Клешков. - Это я сам могу сказать.

- Говори! - поощрил Князев.

- Я в восемнадцатом году на электростанции работал...

- Рабочий! - уличающе поднял палец Князев.

- Да какой он рабочий, когда торговые все в роду, - перебил Степан, он же мой двоюродный племяш! Рабочий! Времена-то какие были! Тут хоть кто рабочим станет!

- Значит, комсомол? - спросил Князев, торжествующе усмехаясь. - Так, толкуй, кайся.

- Немцы в Харькове были, - пояснил Клешков, - а там ребята против них поднялись. Я и пристал к ним.

- Та-ак, - протянул Князев, - пристал, говоришь? А отстал ли?

- А на кой они мне, - сказал Клешков, - думаешь, дядя Аристарх, приятно было? Я и при обысках бывал. Все больших людей, солидных, обыскивали. Доведись так-то отцу бы не разориться да не помереть, и его б туда же, в чеку...

- Спас Харитошу господь, убрал его с грешной землицы, чтоб не лицезреть погибель нашу, - горестно вздохнул Степан.

Клешков похолодел. Если они сунутся в какие-нибудь его документы, то там черным по белому: Александр Савельевич... А Степан про отца Харитоша!

Но Князев вдруг нахмурился, отошел и сел на свое место. Туда же после его знака прошел и дьякон.

- Ладно, - сказал Князев, - на том и порешим. Есть у нас к вам дело, да только дюже оно деликатное. Потому так договоримся. Один делать его будет, другой у нас останется - на всякий случай. Согласны, голуби? Но скоро сказка сказывается, а дело-то, оно совсем нескорое.

Всю ночь шел дождь. Утром дорогу развезло так, что пройти было трудно. Гуляев направился к исполкому, где хотел отыскать Бубнича.

Длинные захламленные коридоры были пусты и темны. На втором этаже у предисполкома Куценко шло заседание. За машинкой мучился вооруженный боец, утирая пот со лба и через час по чайной ложке отстукивая буквы. На стареньком диване, ладонями обхватив колени, сидела девчонка в кожанке и платке. Крепкие ноги ее в кирзовых сапогах непрерывно двигались, то поджимаясь, то притоптывая. Это была Верка Костышева - комсомольский секретарь маслозавода.

- Здорово, Вер, - подсел к ней Гуляев, - не знаешь, Бубнич здесь?

- Все здесь, - не глядя на него, ответила Костышева. Она не любила Гуляева, и необъяснимая эта нелюбовь странным образом привлекала его к ней.

- Я у тебя хотел вот что спросить, - сказал он, разматывая шарф и растирая уши, - ты не помнишь, когда вы с Куценко осматривали склад потребкооперации, там посторонних не было?

Бубнич просил его на время оставить дело об ограблении складов потребкооперации и заниматься только поджогом полуэктовских лабазов. Но сейчас было время, а Костышеву он в милицию не вызывал, зная, как ее самолюбие будет задето допросом, поэтому он и воспользовался случаем расспросить ее между делом.

- Я бы всех этих ворюг в уездном торге вывела за Капустников овраг и в расход! - Верка зло сузила глаза. - Сволочи, сами небось и склад ограбили, и сторожа угробили.

- Ворюги-то они ворюги, да как это доказать?

- Это таким тетеревам, как наша милиция, надо доказывать. А мне и так все ясно. Захожу раз к Ваньке Панфилову. Вся семья с чаем сахар трескает. "Откуда, - говорю, - сахар?"

Гуляев весь напрягся:

- Сказал?

- Мне не скажи, я б его враз на ячейку поволокла. Да мы и так потом его обсуждали.

- Сказал он, где сахар добыл? - нетерпеливо потряс ее за локоть Гуляев.

- Ты руки оставь! - жестко стрельнула в него Верка серыми глазами. Это дело комсомольское. А ты в ячейке состоишь?

- Верка, - сказал он, преодолевая свой гнев к этой безудержно категоричной девчонке, - ты прости, что я тебе сразу не объяснил. Мы следствие по этому делу проводим. Сахар, раз появился в городе, он только оттуда - из кооперативных складов. Позарез надо знать, как его добыл Панфилов.

Верка пристально взглянула на него и задумалась.

- Тут дело-то не простое, - сказала она, морща младенчески ясный лоб. - Ванька-то, он у нас телок. Добрый до всех. У Нюрки Власенко мальчонка заболел. Нюрка сама больная, еле ходит. Ванька - мастер ихний. Он мальчонку-то на руки, да и до больницы допер. Спасли мальчонку. Сам фершал мазью мазал. Вот за это Нюрка его сахаром наградила. Две головки дала. Говорит, он у ей от старого режима схоронен был.

Гуляев открыл было рот, чтоб попросить Верку свести его с Иваном Панфиловым, как грохнула дверь и в приемную вломилась толпа взлохмаченных и разъяренных женщин.

- Давай их сюда! - кричала рослая работница в размотавшемся платке. Давай комиссаров!

- Хлеба! - истошно вопила худая маленькая женщина в подвязанных к ногам калошах. - Хлеба давай!

- Детишки не кормлены!

Шум стоял неистовый. Боец, сидевший за машинкой, оторопело вскочил. Двери распахнулись, и Бубнич с Куценко стали в них, спокойно глядя на бушевавшую толпу. Гуляев и Верка с двух сторон застыли у дверей, готовые прийти им на помощь.

- В чем дело, гражданки? - спросил Куценко. - Яка нужда вас привела сюда?

- Именно, что нужда! - ответила рослая работница в платке. - А ты, начальник, видать, жрешь, хорошо, коли не знаешь нужды нашей! Голод! Дети голодают!

Дикий шум покрыл ее последние слова.

- Тихо, - сказал, поднимая руку, Куценко, - причина понятна. Дайте слово сказать!

- Ты нам не слова, ты нам - хлеба давай! - опять крикнула рослая.

- Вот я и хочу сказать за хлеб!

Толпа сдвинулась вокруг.