Выстрел совпал с ударом его головы в пах лейтенанту.

Это было его первым, единым движением.

Затем Иван перевалился через голову и своим крестцом припечатал голову лейтенанта к каменистой осыпи, на которой они сидели.

Это было второе движение.

Земля стала наковальней, а тело Ивана молотом, и все, что попало бы между ними, превратилось бы в труху. Но лейтенант успел случайным движением слегка отклонить голову и его только контузило ударом иванова бедра. Он был еще жив.

Но этот случай существовало третье движение.

Иван резко дернул локтями назад и с обеих сторон взломал грудную клетку лейтенанта, придавив его сверху спиной и зажав его сердце между обломками ребер.

Минуты две он лежал неподвижно, ощущая спиной последние толки лейтенантова сердца и ожидая, когда оно остановится.

Наконец он убедился, что под ним лежало абсолютно мертвое тело.

Иван сел.

«Я победил в этой войне, – сказал он тому, что лежало у него за спиной и еще недавно было лейтенантом российской армии. – Я никого не беру в плен и не убиваю побежденных.»

Он раздел лейтенанта, забрал его форму, содрав с нее все знаки отличия и принадлежности к роду войск, сунул в карман ПМ и пошел по дороге, ведущей на запад, при первой возможности рассчитывая свернуть направо, к северу.

Он понял, что цель его движения лежала на севере.

На севере была Россия.

Лещинский уже полчаса жарился на пляже, а Крестного все не было.

«Пижон блатной, – разомлев на немилосердном майском солнце, лениво поругивал он Крестного. – Загнал же, сука, к черту на кулички. Торчи теперь тут, как хрен в жопе.»

Он чувствовал себя идиотом на этом малолюдном пляже. Погода была майская – днем жарило на всю катушку, к вечеру холодало, а ночью, так и вообще задубеть можно было. Вода в Москва-реке еще совершенно не прогрелась, и желающих окунуться не было видно. Хотя кое-какой народ по пляжу бродил. Метрах в двухстах от Лещинского, зайдя в воду по самые яйца, стояли трое рыбаков в болотных сапогах, да пару раз прошли мимо какие-то малолетки, бросавшие на Лещинского колючие, цепкие взгляды.

«Ну, вот, шпана еще тут меня разденет, – подумал Лещинский. – Где же он, сука?»

Его штальмановский костюм смотрелся действительно дико на грязном, неубранным еще после схода снега пляже. Лещинский снял пиджак и держал его в руках, опасаясь положить на песок, а больше было некуда. В белой рубашке и галстуке за тридцать баксов он почувствовал себя совсем плохо. Он снова надел пиджак и терпел, хотя спина сразу же взмокла.

«Вырядился, козел! – ругнул он сам себя. – Правда, переодеться он мне времени не оставил.»

Крестный позвонил ему полтора часа назад и назначил встречу. Здесь, на этом пляже.

Лещинский сначала даже не поверил. Обычно они встречались в ресторанах. В том же театральном на улице Горького. Лещинский, по старой памяти, называл его «ВТО», по имени театральной конторы, которой принадлежало это заведение. Готовили там отлично, хотя выбор напитков был не очень разнообразен, в основном – коньяки. Лещинский любил встречаться там с Крестным, держа в руке и грея пузатенькую, сужающуюся кверху коньячную рюмку с колышащейся на дне маслянистой темно-янтарной жидкостью. Со студенческих, не слишком богатых, лет он полюбил французский «Корвуазье», коньяк не слишком дорогой, но через минуту согревания в руках дающий такой густой и в то же время какой-то прозрачный аромат, что еще не выпив, а только втянув в себя этот запах, Лещинский забывал не только о женщинах, с которыми приходил в ресторан, но даже о своем «банке информации», о котором не забывал практически никогда.

Пару раз встречались в «Метрополе», который Лещинский любил, но не любил встречаться там с Крестным, слишком много вокруг было «своих», знакомых лиц.

Свои контакты с Крестным и тем миром, который он представлял, Лещинский афишировать не стремился. Он предпочитал держаться в тени, роль «серого кардинала» казалась ему очень выигрышной и гораздо более безопасной, чем имидж крутого, но в силу того и очень уязвимого человека. «Закулисность» была у него в крови, а бенефисы просто раздражали, поэтому сейчас, чувствуя себя на пляже белой вороной, он злился на Крестного, поставившего его в идиотскую ситуацию.

– Приедешь в Серебряный бор. Через час.

Лещинский решил проверить свой рейтинг, поиграть в занятость.

– Извини, через час не смогу, – уверенно врал он, зная, что проверять Крестный не будет, – совещание. Давай часа через три.

Крестный не ответил.

Лещинский почувствовал себя неуютно.

– Ладно, через час. – сказал он. – Проведут без меня. Далеко только. Поближе нельзя?

– Можно. Тебе где больше нравится – на Ваганьковском или на Калитниковском?

Лещинский заставил себя рассмеяться и ответить на шутку, словно речь шла не об угрозе.

– У Кремлевской стены.

– Заслужи сначала. В ту компанию ты пока не вхож.

Лещинскому очень не нравился тон Крестного. Обычно он был не то, чтобы повежливее, но как-то поспокойнее.

– Ну, раз поближе к Кремлю нельзя, давай в Серебряном. Надеюсь, в первом?

– В третьем, – отрезал Крестный. – И не забудь то, о чем не должен забыть.

«Деньги», – понял Лещинский.

– Не забуду, – буркнул Лещинский в пустой уже эфир, поскольку Крестного на связи уже не было.

Он достал из сейфа бутылку коньяка, плеснул себе в стакан. Руки дрожали.

«Шпана поганая, – думал Лещинский. – Гоняет, как мальчика.»

Коньяк его немного успокоил.

Конечно, если рассуждать здраво, без обиды, никакая Крестный не шпана. Ни по своему положению в криминальном мире, ни по своему развитию. В этом Лещинский давно уже убедился. Шпане явно не под силу то, что может Крестный. Он многое может. И ссориться с ним было бы очень глупо. И обида Лещинского прошла как-то сама собой. Ну что ж, что как мальчика. Ведь он по сравнению с Крестным и есть мальчик, ничего в этом нет обидного. Кто он? Фактически – дебютант. А Крестный? Как ни смотри – гроссмейстер.

По фене Крестный не ботает. По крайней мере, разговаривая с ним, Лещинский ни разу не поймал его не то что на жаргонной грубости, но даже на неправильном словоупотреблении. Какая уж тут шпана, Лещинского всегда не покидало ощущение, что он разговаривает с человеком не менее образованным, чем он сам.

В этом была какая-то загадка Крестного, которая Лещинского интересовала, как любая загадка, но особенно сильно не волновала, поскольку никак не затрагивала их общих с Крестным дел.

Но вот разговаривал он сегодня явно необычно. И место назначает странное. Что-то там у него случилось.

Лещинский перебрал все свои разговоры за последнее время, все важные контакты – все чисто. Он ни в чем перед Крестным не виноват.

Но ехать в Сосновый бор, да еще в третий! Там же пустырь сейчас, в мае. Да и добираться туда – о Боже!..

«Черт! Еще на вокзал надо успеть заскочить, – Лещинский сразу засуетился. – Какого ж хрена я сижу? Не успею...»

Успеть-то он почти успел. Ну, опоздал на четыре минуты. На Белорусском долго провозился, у камер хранения.

Четыре минуты – херня. Тем более, что Лещинский предчувствовал, что сегодня в любом случае, ждать придется ему. Может быть из-за того, что кобенился в разговоре с Крестным по телефону. Тому ведь тоже имидж надо поддерживать.

Поэтому, жарясь на солнце в пиджаке, Лещинский хоть и поругивал Крестного, особенно-то не усердствовал. Запала не было.

«Куда, на хер, денется? Придет. Деньги-то его, – лениво думал Лещинский, бродя по пляжу и ковыряя носами ботинок слежавшийся за зиму под снегом песок.

Минут через сорок своего ожидания он услышал шум моторки и сразу понял, что это за ним, поскольку направлялась она именно к тому месту, где он одиноко торчал на пляже.

Это ему совсем уже не понравилось.

«Ну – пижон! – подумал он о Крестном. – Это уж вообще херня какая-то...»