Больше, вроде бы, ничего не было.

Иван вспомнил про бардачок, открыл его и даже рассмеялся от удовлетворения находкой.

Деньги лежали аккуратными пачками, перетянутыми разноцветными резинками. Иван взял одну, прикинул на глаз.

Примерно – миллион российскими. Купюры были в основном старые, часто мятые и рваные, понятно было, что собирали их в одну пачку по разным местам и карманам. Пачек было два десятка.

Долларов была всего одна пачка, но судя по ее толщине и по тому, что с одной стороны лежали десятки, а с другой – пятерки, сумма была вполне приличной.

Захлопнув бардачок и сунув в карман еще один «макаров» с двумя запасными обоймами, он вывалил остальное оружие на траву и запылил на «ниве» по каменистой дороге, со все увеличивающейся скоростью покидая район окончания своих боевых действий в русско-чеченской войне.

...Неделю он блуждал по Чечне, избегая проезжих дорог, и терзая «ниву» сначала предгорным, а потом степным бездорожьем. Иван стремился на север и был озабочен только одним – не впороться ни в Урус-Мартан, ни в Грозный, ни в Гудермес.

Несколько раз его обстреливали, но он уходил от контакта, изображая паническое бегство, и ему всякий раз верили. Что может быть естественнее страха в стране, объятой войной?

Сложнее всего оказалось перебраться через Терек.

Все мосты через него охранялись слишком хорошо, чтобы рассчитывать прорваться через них на лишенной брони «ниве». Ему не удалось бы даже сбить легонькой «нивой» массивные шлагбаумы, а если бы он как-то и проскочил, то был бы неминуемо расстрелян из тяжелых пулеметов, стоящих на выездах с мостов на каждом берегу.

Соваться же через посты без документов было бы вообще просто самоликвидацией – даже и с документами проезд через мост все равно оставался проблемой.

Он двинулся сначала вниз по течению Терека, рассчитывая прорваться в Дагестан, но вскоре чуть не лишился машины, попав на прибрежный участок совершенного бездорожья. Пришлось вернуться, поскольку проезжая дорога в Дагестан была слишком хорошо прикрыта чеченскими стволами.

Ему ничего не оставалось, как продвигаться в сторону Гудермеса, то проселками в одиночестве, то прячась в группах машин на дороге, при первых признаках приближения к посту сворачивая с нее и ища объезд.

Иван чувствовал, что нельзя затягивать свое пребывание в этой стране, не знавшей о том, что она Ивана больше не интересует как противник, и что единственное его желание – раскрошить как можно меньше чеченских голов на своем пути в Россию.

Его могут втянуть в боевой контакт, и тогда ему придется убивать, хочет он этого или нет. А заставить его забрать чью-то жизнь, когда она ему не была нужна, было бы насилием над его волей. Насилия же над собой Иван теперь просто не понимал, само это слово лишилось для него своего прежнего содержания и приобрело какое-то новое значение.

Что-то вроде – «прелюдия смерти».

Ему нужно было покинуть Чечню, и как можно скорее. Только тогда он сможет идти своим путем, дорогой, которую видит он, а не той, на которую его толкает чужая воля, будь то воля его командира или его Президента, его Родины или его народа.

Он сам стал суверенной личностью, способной начинать войны, выигрывать их или объявлять о выходе из них. Объявлять самому себе, поскольку только на него распространялся его суверенитет.

Иван решил гнать «ниву» через Терек там, где его ждать не будут. Там, где на автомашинах через Терек не переправляются, поскольку это считается невозможным. Невозможным, поскольку никто и никогда еще этого не делал.

Ну что ж, придется продемонстрировать еще одну возможность автомобильной переправы через Терек.

Он объехал Гудермес с севера и, спрятав машину в достаточно густом для обеспечения минимальной маскировки кустарнике, несколько часов наблюдал за интенсивностью движения на железнодорожной линии Махачкала – Минводы, вернее на ее ветке Гудермес – Моздок. Результаты наблюдения его удовлетворили.

Поезда шли нерегулярно, но, в среднем, за час проходил один грузовой состав.

Иван знал, что его путь лежит там, где его не ждут, и поэтому подогнал «ниву» к более-менее пологому въезду на железнодорожное полотно и готов был пристрелить каждого, кто попытался бы помешать ему дождаться прохода очередного товарняка.

Мост, как уже выяснил Иван во время своего наблюдения, охранялся только от пешеходов. Составы проверялись где-то раньше и теперь просто следовали через Терек под охраной немногочисленных стрелков.

Мостовой пост состоял всего из двух охранников, правда, с каждой стороны. Судя по их истомленным, расслабленным фигурам, давно уже, как минимум, несколько дней, на мост никто не совался. Охранники явно скучали на своем посту метрах в пятидесяти от самого моста, рядом с автоматической стрелкой. Они резались в карты, курили, вяло переругивались друг с другом, а то и вовсе один из них растягивался на склоне насыпи и явно дремал. Правда второй в это время, хоть и клевал носом, но продолжал сидеть. На проходящие составы они не обращали никакого внимания, разве что иногда кричали что-то выглядывавшим из вагонных дверей стрелкам.

Что именно, Иван не разобрал.

Иван ждал состав за небольшим поворотом, скрывавшим его машину из поля зрения мостовой охраны.

От того места, где он стоял, до охранного поста было метров двести, столько же, примерно, до противоположной стороны. А что там, Иван с этой стороны даже и разглядеть не мог.

Очередной состав заставил Ивана ждать себя больше часа.

Поезд шел не особенно быстро, как и положено техникой безопасности движения на железнодорожном транспорте при мостовой переправе.

Ивану это было на руку, поскольку он не слишком доверял ходовым качествам «нивы» при движении по столь пересеченной местности как шпальная подушка рельсов. Он пропускал вагоны один за другим, примериваясь к скорости движения последнего. Стрелки охраны не обращали на «ниву» никакого внимания, не предвидя с ее стороны никакой угрозы для железнодорожного состава.

Мало ли, что за чудак запоролся на своей колымаге в эти кусты? Им-то что за дело?

Замыкающего охранника, устроившегося на крыше последнего вагона, единственного, который мог ему помешать, Иван снял одним выстрелом еще снизу, из-под насыпи, когда последний вагон только поравнялся с его машиной. Тот выронил свой автомат и уткнулся носом в крышу вагона.

Иван резко газанул и «нива» выскочила на полотно, с трудом, но все же благополучно преодолев ближний высокий рельс.

Машину немилосердно затрясло, на каждой шпале Ивана подбрасывало и ударяло головой о крышу, пока он не сообразил вывернуть руль так, чтобы передние колеса скользили по внутренней боковой стороне левого рельса, а задние – правого. Колеса перестали попадать в выемки между шпалами одновременно и машина пошла значительно ровнее. Иван уже не сомневался, что она сможет таким образом доползти до противоположного конца моста. Он держался метрах в трех-пяти от последнего вагона и должен был появиться в поле зрения мостовой охраны достаточно неожиданно.

Конечно, их внимание мог привлечь рев нивского мотора, натужно преодолевающего непривычное для него железнодорожное препятствие, но, поставив себя на место охранников, Иван понял, что и сам не сумел бы сообразить в такой ситуации, в чем дело.

Они заметили машину как только она поравнялась с их стрелкой.

Иван успел увидеть, как один из них так и застыл с вытаращенными глазами и раскрытым ртом, зато другой мобилизовался быстро, сдернул с плеча автомат и первой же очередью разнес заднее стекло в «ниве».

Ивану было не до того, чтобы отвечать на их выстрелы. В это время он как раз резко газовал, переезжая рельсы примыкающей к основной линии ветки, и здорово отстал от поезда. А это грозило сорвать все его планы.

Он, наконец, преодолел рельсы и затрясся по шпалам, догоняя последний вагон состава.

Автомат лупил по «ниве», практически безрезультатно, толи от поразившего охранника удивления, толи от того, что машину мотало из стороны в сторону, пули ложились по касательной к ее корпусу, сдирая краску, но даже переднее стекло было еще цело.