Десятилетие спустя в беседе о Вагнере Толстой сказал: «Я его музыку недостаточно знаю» — и добавил, что, «когда Вагнер появился», он решил, что его искусство «выросло среди богатых, непонятное для масс». И сделал вывод: «Таков Вагнер. То же — декадентство. (То же самое в живописи)»[197].

Толстой сближает Вагнера с декадентами, находя, что, как и они, выдающийся композитор непонятен массам. Однако для Толстого постепенно становилось очевидным, что Вагнер искал пути к искусству будущего, хотя, с точки зрения Толстого, не нашел к нему верного пути[198].

Крупнейшими из литературно-критических работ Толстого, тесно связанных с его эстетическим трактатом, являются предисловие к сочинениям Мопассана (1894) и критический очерк «О Шекспире и о драме» (1904).

С произведениями Мопассана Толстой впервые познакомился в трудное для него время «внутренней перестройки всего… миросозерцания…». Эта перестройка привела его к новому взгляду на задачи искусства и, прежде всего, к повышенным требованиям к нравственному содержанию произведений художественного творчества.

Анализируя с этой точки зрения каждое из сочинений Мопассана, появившихся вслед за книжкой его рассказов «Заведение Телье», которую Толстому подарил Тургенев, Толстой устанавливает, в каком направлении развивалось творчество замечательного французского писателя. После этих рассказов Толстой прочел «превосходный роман» Мопассана «Жизнь», а затем его роман «Милый друг», в котором увидел также «серьезную мысль и чувство» и «серьезные запросы от жизни». Однако, став «модным автором», Мопассан, по мнению Толстого, утратил то, что сделало значительными его первые два романа: поддался теории, согласно которой художники могут «совершенно игнорировать всякие нравственные вопросы», и обратился к изображению женской красоты и физической любви. «Удовлетворяя этому-то требованию избранных умов, — с горькой иронией замечает Толстой, — и писал Мопассан свои романы, наивно воображая, что то, что считается прекрасным в его кругу, и есть то прекрасное, которому должно служить искусство». Это привело писателя и к художественным потерям: на всех произведениях, написанных вслед за «Милым другом», лежит «печать поспешности и, главное, выдуманности».

И тем не менее Толстой не относил Мопассана к авторам «чувственных романов», беззастенчиво выдающих «дурное за хорошее». «…Мопассан был талант, — говорит Толстой, — то есть видел вещи в их сущности, и потому невольно открывал истину…» И далее в статье Толстого следуют поразительные страницы о значении истинно талантливых людей в искусстве, об «удивительном свойстве всякого истинного таланта», состоящем в том, что он «учит обладателя его, ведет его вперед по пути нравственного развития, заставляет его любить то, что достойно любви, и ненавидеть то, что достойно ненависти».

Пример Мопассана показывает, что «носитель таланта — человек — может ошибаться, но талант, если только будет дан ему ход, как давал ему ход Мопассан в своих рассказах», поправит его и «он невольно сделает не то, что хочет, а то, что должно. И это случилось с Мопассаном».

В свете этой мысли Толстой анализирует и оценивает и «прелестные мелкие рассказы» Мопассана, и «лучшую книгу» его «На воде», и поздние романы.

Заключая статью, Толстой говорит о «трагизме жизни» Мопассана, порожденном его долгим пребыванием в «самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде», из которой он пытался, но не смог вырваться.

В то же время одной из решающих причин трагической гибели Мопассана Толстой считал равнодушие писателя к религии, его безверие. Но и признав Мопассана безрелигиозным художником, Толстой не захотел и не смог его осудить: «Будем же благодарны этому сильному, правдивому человеку и за то, что он дал нам».

Статья Толстого о Мопассане была опубликована за несколько лет до появления его трактата «Что такое искусство?». Статью «О Шекспире и о драме», названную «критическим очерком», Толстой написал через пять лет после опубликования трактата об искусстве. В ней, как и в трактате, Толстой ставит и по-своему решает важнейшие эстетические вопросы: в чем сущность искусства, каковы роль и взаимосвязи содержания и формы в художественных произведениях, определяет нравственные задачи искусства. Здесь эти проблемы решаются на основе опыта мировой драматургии и, в частности, творчества Шекспира. Естественно, что в ней Толстой говорит и о специфике драматического искусства, его законах.

Свое неприятие Шекспира Толстой мотивировал тем, что английский драматург считается «великим среди высших классов нашего общества». В статье «О Шекспире и о драме» этот тезис получил дальнейшее развитие.

Читая книги таких «наибольших хвалителей» Шекспира, как Гервинус, Брандес и другие, приписавших миросозерцанию великого драматурга несвойственные ему черты, Толстой пришел к выводу, что содержание шекспировских пьес заключается главным образом в восхвалении сильных мира и презрении к толпе, к рабочему люду, в отрицании всяких не только религиозных, но и «гуманитарных стремлений, направленных к изменению существующего строя».

Отвергнув этические принципы Шекспира, Толстой попытался развенчать и его художественно-эстетический авторитет. Критикуя аллегории и пышные метафоры, гиперболы и непривычные сравнения, «ужасы и шутовство, рассуждения и эффекты» — характерные черты стиля шекспировских пьес, Толстой принял их за приметы исключительного искусства, обслуживающего запросы «высшего сословия» общества.

Поздний Толстой полагал, что драма должна «служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания» и поэтому шекспировская драматургия и все пьесы, созданные под влиянием Шекспира, должны быть отвергнуты.

Нет сомнений, что Толстой не смог должным образом оценить значение шекспировской драматургии. Однако еще Бернард Шоу, назвавший статью «О Шекспире и о драме» «великой толстовской ересью»[199], сумел обнаружить в ней не только заблуждения писателя, но и его совершенно справедливые требования, обращенные к современному искусству.

Критикуя в своей статье Шекспира, Толстой в то же время указывает и на многие достоинства пьес великого драматурга: его замечательное «умение вести сцены, в которых выражается движение чувств», необыкновенную сценичность его пьес, их подлинную театральность. В статье о Шекспире содержатся глубокие суждения Толстого о драматическом конфликте, характерах, развитии действия, о языке персонажей, о технике построения драмы и т. д.

Современники писателя свидетельствуют, что он противопоставлял шекспировские драмы декадентско-символистским пьесам. Он говорил: «Вот я себе позволял порицать Шекспира. Но ведь у него всякий человек действует; и всегда ясно, почему он поступает именно так. У него столбы стояли с надписью: лунный свет, дом. И слава богу, потому что все внимание сосредоточивалось на существе драмы, а теперь совершенно наоборот». Толстой, «отрицавший» Шекспира, ставил его выше драматургов — своих современников, создававших бездейственные пьесы «настроений», «загадок», «символов». Критикуя их, Толстой замечал: «Вообще у современных писателей утрачено представление о том, что такое драма»[200].

Признав, что под влиянием Шекспира развивалась вся мировая драматургия, не имеющая «религиозного основания», Толстой отнес к ней и свои «театральные пьесы», заметив при этом, что они были написаны «случайно» (35, 270). Так, критик В. В. Стасов, восторженно встретивший появление его народной драмы «Власть тьмы», находил, что она написана с шекспировской мощью[201].

Все то, что сказал Толстой «в пользу» Шекспира в своем «критическом очерке», свидетельствует, что он не был тем безоглядным ниспровергателем классического наследия, каким его до сих пор изображают иные зарубежные критики.