В очерке о Шекспире поставлен вопрос об авторитетах в искусстве. Слепая вера в них и в особенности их канонизация приводят, по мысли Толстого, к тому, что даже «ошибки авторитетов берутся за образцы» (53, 125).

Наряду с Шекспиром под огонь толстовской критики попали Данте, Рафаэль, Бетховен, Гёте, Пушкин. Однако же трехвековой шекспировский культ побудил Толстого избрать именно английского драматурга главной мишенью своей критической атаки.

Отрицание Толстым Шекспира, как и некоторых других классиков мирового искусства, не было постоянным и тем более абсолютным.

Беседуя в 1898 году с деятелями народного театра, Толстой говорил: «Почему вы не ставите для народа Шекспира? Может быть, вы думаете, что народ Шекспира не поймет? Не бойтесь, он не поймет скорее современной пьесы из чуждого ему быта, а Шекспира народ поймет. Все истинно великое народ поймет»[202].

Свои противоречивые оценки пушкинского творчества (критические нападки на него в педагогических статьях 60-х годов и в трактате об искусстве) Толстой опроверг признанием, сделанным в 1908 году: «…я… высоко ценил (и ценю) гений Пушкина…» (78, 105). И, в конце концов, то же самое он мог сказать о каждом из великих писателей и художников, иронически оценивая свое «отрицание» искусства (действовал по пословице: «осердясь на блох, и шубу в печь») (30, 211).

Проблема отношения к классическому наследию выдвигалась Толстым как социальная проблема. Когда «наука и искусство служат только небольшой кучке счастливцев», — говорил писатель, — тогда произведения классиков являются «кондитерским пирожным среди голодающих». Но в том случае, «когда общественная жизнь построена на любовных, братских началах и наука и искусство служат всем людям одинаково, тогда имеют полное право на существование и картины Репина, и философский журнал Грота, и романы Толстого»[203].

Толстой видел, что в классовом обществе рост культуры и цивилизации неизбежно сопровождается ростом страданий народных масс. «Надо, — писал он, — отказаться от роскоши и цивилизации, будучи готовым устроить ее завтра же, только общую и равную» (50, 102).

Эти слова писателя не оставляют сомнений в том, что вопрос о судьбах классического наследия он решал, исходя из своего представления о справедливой общей жизни, из интересов трудового народа, как он их понимал.

Статьями о Мопассане и Шекспире, предисловием к роману Поленца «Крестьянин» не исчерпывается то, что написал и сказал Толстой о западноевропейской литературе, а статьей о Гоголе, предисловием к роману Эртеля «Гарденины» и послесловием к рассказу Чехова «Душечка» далеко не исчерпывается то, что он написал и сказал о русских писателях. Однако в названных работах, пожалуй, наиболее полно обнаружились те принципы, которым следовал Толстой, выступая в роли литературного критика. В них и в небольших по объему статьях Толстого о творчестве крестьянских писателей С. Т. Семенова и В. С. Морозова мы видим ясное стремление связать оценку того или иного произведения или писателя с вопросами о назначении искусства, о его роли в жизни людей, о нравственном содержании художественных произведений, их доступности для народных масс.

В критических работах Толстого содержатся также интересные суждения о языке литературы. Их главный пафос направлен на борьбу за реализм, красоту и правду художественного слова, за искоренение фальши, штампов, искусственности в языке литературных произведений, за сближение его с живой, развивающейся народной речью.

Превыше всего ценя «тот настоящий, сильный, где нужно — нежный, трогательный, где нужно — строгий, серьезный, где нужно — страстный, где нужно — бойкий и живой язык народа», Толстой терпеть не мог нарочитого простонародничания в языке художественных произведений. В статье «О языке народных книжек», говоря о книгах, предназначенных для детей и читателей из народа, писатель заметил: «Язык должен быть не только понятный или простонародный, но язык должен быть хороший». У самого Толстого были основания, сказать о себе: «Я старался коренной русский язык употреблять»[204].

В трактате «Что такое искусство?», работа над которым, по признанию автора, продолжалась 15 лет, Толстой стремился привести в систему свои многочисленные, часто противоречивые суждения по вопросам эстетики, но ему не удалось этого добиться.

Противоречивость многих суждений Толстого об искусстве возникла как результат его непрестанных исканий, его стремления во всем, в том числе и в эстетике, «дойти до корня», не останавливаясь перед крайними выводами.

Определяя цели, которые он ставил перед собой во время многолетней работы над трактатом, Толстой говорит: «Все, что я писал, я писал только для того, чтобы найти ясный, разумный критерий, по которому можно бы было судить о достоинствах произведений искусства». И писатель тут же добавляет, что критерий этот «совпадает с простым и здравым смыслом». А владеют им те, кто принадлежит и «большому свету», «большему большинству» человечества — к трудовому народу.

Толстой не замечал, что критерий «простого здравого смысла» вступает в непримиримое противоречие с предложенными им рецептами спасения искусства при помощи обновленной религии. И писатель не мог предвидеть, что высший судья искусства, каким он справедливо считал народ, руководствуясь «указаниями разума и здравым смыслом», отвергнет эти его рецепты.

Значение эстетики Толстого — в страстной защите верного действительности реалистического искусства, в бескомпромиссной критике декадентства и его разновидностей, в борьбе за искусство, как серьезное дело жизни, в утверждении принципов гуманизма и народности, высокой идейности и правдивости.

Не сомневаясь в том, что сила эстетического и нравственного воздействия произведений искусства решающим образом зависит от морального облика их творцов, Толстой разработал этический кодекс художника, в основных своих чертах и поныне сохраняющий свое значение. Главный принцип этого кодекса — «эстетика есть выражение этики» — исключительно важен в наше время, когда воинствующий аморализм буржуазной эстетики служит оправданием самых разрушительных тенденций модернистского искусства.

Эстетика Толстого сохраняет и сегодня свой наступательный, воинствующий характер. По меткому слову Ромена Роллана, великий писатель создавал ее, «неустанно участвуя в социальных битвах»[205].

Толстым создано эстетическое учение, в котором коренные вопросы искусства и литературы ставятся в свете бурных событий «конца века», знаменовавших приближение первой народной революции в России. В романе «Воскресение», увидевшем свет одновременно с трактатом «Что такое искусство?», Толстой с огромной художественной мощью пишет о возрождении измученных царским деспотизмом и буржуазно-дворянским гнетом страны и народа. В эстетическом трактате он выдвинул проблему возрождения искусства и выразил уверенность в том, что произойдет оно в обществе будущего, когда сам народ будет решать свою судьбу.

Уверенно говоря о контактных линиях, связывающих эстетику Толстого с нашей эпохой, мы помним о том, что ее творцом был мыслитель и художник, о котором Горький сказал: «В конце, он все-таки — целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно»[206].

Не умалчивая о «диссонансах», нередко звучащих в суждениях Толстого об искусстве и литературе, мы стремимся привлечь внимание читателя прежде всего к тому, что составляет «душу живу» в эстетике писателя.

«Исторические заслуги, — учит нас Ленин, — судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со своими предшественниками»[207].