Я наклонился к ней.

– Мисс Романо, вы хотите узнать, хорошо ли я себя веду? – Когда она даже глазом не моргнула, я сдался. – Они терпят меня, – ответил я. – Как и все остальные.

Этот ответ, должно быть, заинтересовал ее, потому что она записала что-то в своем беленьком блокнотике.

– Как это, расти в такой семье?

В моей голове пронеслась дюжина ответов, но я сам не ожидал того, что в конце концов сказал.

– Когда мне было двенадцать лет, Кейт заболела – ничего серьезного, просто простудилась. Но справиться с болезнью самостоятельно она не могла. Поэтому у Анны нужно было взять гранулоциты – белые кровяные клетки. Это случилось в канун Рождества. Мы собирались всей семьей идти покупать елку, понимаете? – Я вытащил из кармана пачку сигарет. – Вы не против? – спросил я, но подкурил, не дождавшись ответа. – Меня в последнюю минуту отправили к каким-то соседям, и это было еще хуже, потому что у них был праздник, полно родственников, и все шептались, будто я был сиротой или глухим, как пень. В конце концов мне это надоело, я сказал, что хочу в туалет, и сбежал. Я пошел домой, взял папин топор, ручную пилу и срубил маленькую елку, которая росла посреди двора. Когда соседи спохватились, я уже установил елку в гостиной и украсил ее шарами, повесил разноцветную гирлянду и все, что только можно.

Я все еще помню эти мигающие лампочки – красные, синие, желтые – на елке было украшений, как на баллийском эскимосе.

– В рождественское утро родители пришли за мной к соседям. Выглядели они ужасно. Однако дома под елкой лежали подарки. Я был в восторге и быстро нашел подарок со своим именем. Там оказалась маленькая заводная машинка – прекрасный подарок для трехлетнего мальчика. Но не для меня. Я видел ее на распродаже в больничном магазине. Это был единственный подарок, который я тогда получил. Вот такая грустная история. – Я затушил сигарету о джинсы. – Родители ни разу ничего не сказали насчет елки. Вот каково это – расти в такой семье.

– Как ты считаешь, Анна думает так же?

– Нет, они следят за Анной, потому что она часть их великого плана по спасению Кейт.

– Как твои родители решают, будет ли Анна участвовать в очередном курсе лечения Кейт? – спросила она.

– Вы так говорите, будто есть особая процедура. Будто действительно есть выбор.

Она подняла голову.

– А разве нет?

Я не ответил, потому что это был самый риторический вопрос, который я когда-либо слышал. Я смотрел в окно. Во дворе все еще стоял пень от той елки.

Когда мне было семь лет, я решил прокопать подземный ход в Китай. Мне было интересно, насколько сложно выкопать такой тоннель. Я взял из гаража лопату и начал копать яму, в которую можно было бы пролезть. Каждый вечер я накрывал ее старым пластмассовым ящиком, чтобы не залило водой. Я работал четыре недели, сбивая руки о камни и цепляясь ногами за корни. Но я не учел высоких земляных стен, выросших вокруг меня, и ядра планеты, которое нагревало подошвы моих кроссовок. Копая прямо вниз, я потерялся. В тоннеле нужно освещать дорогу, а у меня это никак не получалось.

Когда я начал кричать, папа нашел меня за несколько секунд, хотя мне показалось, что прошло несколько жизней. Он залез в яму, удивляясь той работе, которую я проделал, и моей глупости.

– Тебя же могло засыпать, – сказал он и вытащил меня на поверхность.

И тогда я увидел, что моя яма вовсе не столь глубока – папе она была по грудь.

Темнота относительна.

Переезд в комнату на пожарной станции занял у Анны меньше десяти минут. Пока она складывала одежду в тумбочку и искала место для своей расчески на полке, я вышел в кухню, где Полли готовил ужин. Все ребята ждали объяснений.

– Она поживет здесь со мной немного, – проговорил я. – Нужно решить некоторые проблемы.

Цезарь оторвался от журнала.

– Она будет выезжать с нами на вызовы?

Об этом я не подумал. Возможно, это отвлекло бы ее, она бы чувствовала себя кем-то вроде стажера.

– Вероятно.

Полли повернулся. Сегодня он готовил фахитас, говядину.

– Все в порядке, капитан?

– Да, Полли. Спасибо, что спросил.

– Если ее кто-то обижает, – произнес Рэд, – то ему придется иметь дело со всеми нами.

Остальные закивали. Интересно, что бы они подумали, если бы я сказал им, что люди, обижающие Анну, это мы с Сарой. Я оставил ребят заканчивать приготовления к ужину и вернулся в комнату, где Анна сидела на второй койке, поджав под себя ноги.

– Эй, – позвал я, но она не ответила. Я не сразу понял, что у нее на голове наушники, через которые в ее уши вливалось бог знает что.

Она увидела меня, выключила музыку, сняла наушники и повесила их на шею, как удавку.

– Привет.

Я сел на край койки и взглянул на нее.

– Может, ты хочешь чем-то заняться?

– Например?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Поиграть в карты.

– Ты имеешь в виду покер?

– В покер, в пьяницу, во что угодно.

Она внимательно посмотрела на меня.

– В пьяницу?

– Хочешь, заплети себе косички.

– Папа, – спросила Анна, – с тобой все в порядке?

Мне было легче войти в разваливающийся на куски дом, чем пытаться развлечь ее.

– Просто… Я хочу, чтобы ты знала: можешь делать здесь все, что хочешь.

– А можно в ванной оставить упаковку тампонов?

Мое лицо сразу же залилось краской, и, словно это было заразно, Анна тоже покраснела. У нас на станции была лишь одна женщина. Она работала неполный день, поэтому женский туалет был только на первом этаже.

Волосы Анны упали на лицо.

– Я не хотела… Я могу положить их в…

– Можешь оставить их в ванной, – объявил я. Потом торжественно добавил: – Если кто-то пожалуется, мы скажем, что это мое.

– Папа, но тебе же никто не поверит. Я обнял ее.

– Может, у меня не очень хорошо получается. Я никогда не жил в одной комнате с тринадцатилетними девочками.

– Мне тоже не часто приходилось жить с сорокадвухлетним мужчиной.

– Хорошо, иначе я бы его убил.

Я почувствовал, что она улыбнулась. Может, это будет и не так трудно, как казалось. Возможно, мне удастся убедить себя в том, что этим я сохраню семью, даже если сначала ее придется разделить.

– Папа?

– Что?

– Просто, чтобы ты знал: никто не играет в пьяницу, как только перестает ходить на горшок.

Она обняла меня так крепко, как делала это, когда была маленькой. И я вспомнил, когда в последний раз держал Анну на руках. Мы шли через поле, все впятером. Рогоза и дикие ромашки были выше нее. Я подхватил ее на руки, и мы вместе понеслись по высокой траве. Но потом сообразили, что у нее уже длинные ноги и она слишком большая, чтобы сидеть у меня на руках. Анна начала вырываться, я поставил ее на землю, и дальше она пошла сама.

Золотая рыбка вырастает только до размера аквариума. Деревья бонсаи скручиваются, не меняя размера. Я бы все отдал, чтобы она оставалась маленькой. Дети перерастают нас быстрее, чем мы их.

Самое удивительное то, что, когда одна наша дочь втянула нас в юридический кризис, другая переживала кризис медицинский. Правда, мы заранее знали, что у Кейт конечная стадия почечной недостаточности. На этот раз нас застала врасплох Анна. И тем не менее. Похоже, мы справлялись с обоими кризисами. Способность человека переносить трудности похожа на бамбук: он намного гибче, чем кажется на первый взгляд.

В тот день, пока Анна собирала вещи, я поехал в больницу. Когда я вошел в палату Кейт, диализ уже закончился. Она спала с наушниками плеера на голове. Сара встала и предупреждающе прижала палец к губам.

Мы вышли в коридор.

– Как Кейт? – спросил я.

– Практически без изменений. Как Анна?

Мы обменивались информацией о детях, как бейсбольными карточками, которые показываешь, но еще не хочешь отдавать. Я смотрел на Сару и думал, как рассказать ей о том, что я сделал.