Все молчат. Похоже, что никто не решается первым оспорить догадку Рэшэда, — существование жизни на Эффе и высокое ее развитие, видимо, уже считаются бесспорным фактом. Никто не может возразить теперь и против реальности девушки, изображение и голос которой записан на магнитной ленте нашей космической ракеты.

Молчание нарушает глава Совета.

— В умении логически мыслить вам нельзя отказать, — замечает он, обращаясь к Рэшэду. — Все действительно может быть именно так, как вы предполагаете. Но не будем торопиться. Изучим эту проблему с возможно большей обстоятельностью. Фактов у нас теперь вполне достаточно. Если же вы хотите знать мое личное мнение о вашей, может быть, слишком смелой гипотезе, то я готов уже сейчас поздравить вас с победой!

У нас в лаборатории настоящее торжество. Все поздравляют Рэшэда, а он смущен немного.

— Почему же поздравляете вы только меня? Это ведь наша общая победа.

А наша простодушная юная лаборантка все еще недоумевает:

— Но как же это все-таки? Ничего ведь не изменилось… Показания большинства приборов космической ракеты до сих пор не восстановлены, а новую мы туда еще не послали. Как же, однако, удалось установить все это?

— Достоверность наших знаний о законах развития природы и общества помогла нам в этом, — счастливо улыбается Рэшэд. — Законы эти одинаковы ведь как для нас, так и для Эффы. Я, например, не сомневаюсь, что таблица элементов на Эффе начинается так же, как и у нас, с водорода. И не потому, что этот элемент самый распространенный во Вселенной, но и по той причине, что он самый простой по своей структуре. В такой же, конечно, последовательности, как и у нас, расположены у них и остальные элементы вещества, ибо они просто не могут быть расположены иначе.

— Это я понимаю, — прижимает руки к груди его собеседница. — А вот как же с обществом Эффы?

— И общество их не могло развиваться вне объективных законов. Разница могла быть только во времени, в длительности каждого из исторических этапов. Возможно даже, что таких этапов было там больше, чем у нас. Но основные периоды развития общества миновать они не могли. Не миновали они, конечно, и такого строя, при котором одни классы общества порабощают другие. Этот период не завершился у них и по настоящее время. Но какая-то часть населения Эффы, может быть, даже половина его, видимо, уже миновала в своем развитии эту формацию и установила у себя такой же справедливый общественный строй, какой давно уже существует на нашей планете.

— А смысл восстановленных частей фонограммы девушки с Эффы не удалось разве разгадать? — спрашивает кто-то.

— Удалось кое-что. Хотя пока это только отдельные слова.

— Какие же? — вырывается у меня.

— «Объединение», или, может быть, «сплочение», «разум» или «благоразумие», «мир», «счастье»… Вы понимаете теперь, Шэрэль, — поворачивается ко мне Рэшэд, — к чему могла призывать обитателей своей планеты наша девушка? Она, видимо, предостерегала их от безумия термоядерной войны, призывая к благоразумию и мирному сосуществованию, ибо такая война подобна самоубийству.

Рэшэд делает небольшую паузу и заключает с необычной торжественностью:

— Известно нам и еще одно немаловажное слово: «Земля», и мне кажется, что «Землей» называют они свою планету. Вам, Шэрэль, посчастливилось восстановить именно это слово.

— Значит, не Эффа, а Земля? — повторяю я задумчиво

— Да, Земля! — убежденно подтверждает Рэшэд.

…В последнее время я замечаю у Рэшэда печаль в глазах.

— А знаете, — признается он мне, — немножко грустно, что мы теперь уже не будем столько думать о земной девушке. И уж, конечно, не станем смотреть на нее так часто. А ведь это она помогла нам разгадать тайну планеты, имя которой Земля. Ее изображение сразу же поставило нас перед фактом существования высокоразвитой жизни на Земле. Нам оставалось лишь подтвердить это достаточно убедительными доказательствами. — Потом он пристально смотрит мне в глаза и добавляет: — Утешает меня только то, что вы похожи чем-то на эту девушку…

«И такая же красивая?» — хочется мне спросить его но я и без того уже счастлива. В последнее время мне и самой почему-то все чаще начинает казаться, что я действительно смогу когда-нибудь стать «его девушкой».

Алексей Костров густо намыливает щеки, верхнюю губу, подбородок. Плотная, рыхловатая от множества мелких пузырьков пена делает его седобородым.

«Наверное, буду таким в пятьдесят…» — думает он улыбаясь.

А пока ему всего тридцать. Тоже солидная цифра. Почти полжизни. То, что сегодня не только день рождения Кострова, но и день присуждения ученого звания доктора наук, могло бы избавить его от вопроса самому себе: «А как же ты прожил ее, эту почти половину жизни?..» Но он все-таки задает себе этот вопрос и лишь тяжело вздыхает в ответ. Все бы нужно начать заново и совсем по-иному…

Алексей снова вздыхает и берется за бритву. От неловкого движения настольное зеркальце слегка смешается. В нем теперь уже не лицо Алексея, а распахнутое окно комнаты. За окном вздымаются к небу ажурные опоры огромной параболической антенны радиотелескопа. Картина эта возвращает Кострова к тревожным мыслям о радиоизлучении Фоциса.

Сколько уже предпринято попыток обнаружить и выделить из радиоизлучения Галактики искусственные сигналы? Самые совершенные параболические рефлекторы пока не дали никаких результатов. А чего добились американцы, раньше всех начавшие «прослушивать» ближайшие звезды? Даже их высокочувствительная приемная аппаратура, построенная по проекту «Озма», ничего не принимает пока, кроме излучений межзвездного водорода.

Что-то даст теперь окончательный анализ Фоциса? Тридцать световых лет шли они до нашей планеты, слабея и искажаясь в космическом пространстве. Удастся ли обнаружить Галине Басовой хоть какие-нибудь элементы модулирующей функции в структуре их спектра?

Галина Басова… Алексей снова вздыхает при одном только воспоминании о ней. Сегодня все сотрудники радиообсерватории придут с поздравлениями. Придет и она…

Чествовали Алексея Кострова в небольшом конференц-зале. За столом президиума — смущенный виновник торжества. Рядом с ним — заместитель директора астрофизического института, по другую сторону — директор радиообсерватории Басов.

— Ну к чему эта шумиха? — шепчет Басову Костров. — Можно было бы и поскромнее…

— Да ты что?! — шипит на него директор. — Думаешь, это только твое личное торжество? Приехал бы разве Петр Петрович? А мы тут у него выклянчили кое-что по такому случаю. Слушай-ка лучше, как он тебя превозносит…

Заместитель директора астрофизического института, профессор Петр Петрович Зорницын, и в самом деле произносит в честь Кострова такую речь, что у Алексея даже щеки горят от смущения.

— Спасибо, Петр Петрович! — говорит он растроганно, когда профессор, кончив свое выступление, протягивает ему руку. — Спасибо за добрые слова. Я, конечно, не такой уж талантливый, каким вы меня изобразили, но, как говорится, постараюсь со временем оправдать доверие…

Настроение у всех приподнятое. Всем хочется говорить, и все говорят приветственные речи. Просит слово даже комендант обсерватории Пархомчук, служивший когда-то начальником пожарной команды и сохранивший с той поры военную выправку. Он одержим страстью к латинским изречениям и к замысловатой астрономической терминологии. Научные сотрудники над ним добродушно подшучивают, но по-своему любят.

— Алексею Дмитриевичу первому в нашем научном учреждении присуждена степень доктора наук, — торжественно начинает Пархомчук свою речь. — Он у нас, как говорили древние латыняне, примус интэр парэс, что означает в переводе первый между равными. Ибо, как я понимаю, все тут присутствующие имеют равные права стать докторами.