«Присутствующие» многозначительно переглядываются, с трудом сдерживая улыбки. Астрофизик Мартынов шепчет Галине:

— Люблю я слушать Пархомчука. Всегда услышишь что-нибудь обнадеживающее.

Пархомчук между тем продолжает развивать свою мысль:

— На мой взгляд, научное учреждение без доктора наук — все равно что пожарная команда без брандмайора. Но у нас есть теперь свой доктор. Это не плохо для начала. У остальных все впереди, ибо волентэм дукунт фата, нолентэм трахунт,[1] и этому надо только радоваться.

Всех очень смешит это изречение древних стоиков, но Пархомчуку все позволяется, и его вознаграждают дружными аплодисментами.

После речи коменданта просит слово Галина.

— Давайте и в самом деле порадуемся, — весело говорит она, — что в нашей, самой молодой в стране, обсерватории уже есть свой доктор наук, тоже очень еще молодой для такого почтенного научного титула.

Вечером собираются в маленьком двухкомнатном домике Алексея Кострова. На сей раз — в связи с его тридцатилетием. Снова поздравляют и дарят разные безделушки. Басов звонко целует его в обе щеки и протягивает вырезанную из кости фигурку шимпанзе.

— На, прими этого антропоида и люби его, как брата своего.

— А от меня примите соловушку, — улыбается Галина, протягивая на ладони серенькую птичку.

— Совсем как живая! — восхищается Костров.

— Не «как», а на самом деле, — смеется Галина и начинает тихонько насвистывать.

Птичка смешно вращает бусинками глазок и вопросительно смотрит на Галину. Затем запрокидывает голову и заливается звонкими трелями, точно воспроизводя мелодию алябьевского «Соловья».

Все аплодируют.

— Вот что значит кибернетика! — замечает астрофизик Мартынов. — Наша Галина Александровна этой пташкой утрет нос самому Клоду Шэнону с его «самообучающимися зверьками».

— А вы читали сообщение о «жизни и привычках» уолтеровской «Machina Speculatrix»?[2] — спрашивает Басов.

— А как же? Машина Уолтера реагирует на источники света, обходит препятствия, обладает «инстинктом самосохранения», сама идет на перезарядку, поддается «обучению», способна «забывать»…

— Послушайте, мы присутствуем на дне рождения хозяина этого дома, — возмущается чей-то бас, — а не на симпозиуме по вопросам кибернетики!

— Хорошо, что хоть вспомнили наконец, с какой целью мы здесь находимся, — смеется Галина. — Позвольте же мне в таком случае вручить Алексею Дмитриевичу моего «Соловушку».

Она протягивает Кострову кибернетическую птичку и торопливо целует его в щеку.

Потом все пьют шампанское и произносят тосты в честь Алексея, а он смущенно отшучивается и испытывает странное удовлетворение оттого, что Галина сидит поодаль от него, рядом с мужем.

— Хорошая пара, — шепчет Алексею жена астрофизика Мартынова.

«Да, — не без зависти думает Алексей, взглянув на Басова и Галину, — действительно пара! Непонятно даже, в чем там у них дело? Из-за чего они не поладили?»

В полночь гости начинают расходиться. Басов пытается проводить жену, но Галина так энергично протестует, что он не решается настаивать.

— Ну что ж, — говорит он растерянно, — я тогда у юбиляра останусь. Не возражаешь, Алексей Дмитриевич?

А когда все расходятся, просит Кострова:

— Нет ли у тебя чего-нибудь покрепче? Терпеть не могу этот благородный юбилейный напиток — шампанское. К тому же и на душе чертовски скверно.

Алексей молча достает бутылку коньяка. Басов, налив себе, спрашивает:

— А ты?

— Нет, спасибо.

— Ну, как хочешь.

И он торопливо выпивает две рюмки подряд, не закусывая. Потом сердито отодвигает бутылку.

— Нет, не опьянеть мне, видно…

Костров молчит.

— Положение мое безнадежнее, чем у Пигмалиона, — бормочет Басов. — Тот хоть смог упросить богов оживить скульптуру, в которую влюбился, а мне у кого просить помощи?

— Стоит ли такому бравому мужчине завидовать Пигмалиону? — усмехается Костров. — Ты и без богов своего добьешься. У тебя все впереди.

— А что впереди? — раздраженно спрашивает Басов. — Жизнь? Так ведь мне уже за сорок. Научная карьера? А на чем ее сделаешь? Каким открытием поразишь человечество? Поимкой радиосигнала разумных существ из Космоса? Сколько уже прослушиваем мы астеническое тело Вселенной нашими радиостетоскопами? И что же? Что слышим, кроме бронхиального поскрипывания атомарного водорода в межзвездном пространстве?

Он молчит некоторое время, тяжко вздыхая, потом продолжает упавшим голосом:

— Мне вообще все чаще кажется теперь, что мы одиноки во Вселенной… Жизнь на других мирах либо вовсе не существует, либо не достигла там такого совершенства, как у нас. Я без труда представляю себе целые планеты, населенные лишь микроорганизмами, не способными к дальнейшей эволюции. Знаю, что ты можешь мне возразить. Не торопись, однако. Я ведь за бесконечную Вселенную и где-то там, за пределами Метагалактики, допускаю наличие миров, подобных нашему и даже более совершенных. Они, однако, за миллиарды парсеков от нас. Устанет и свет идти такие расстояния…

Басов берет с блюдечка ломтик лимона. Слизывает с него сахарную пудру. Морщится. Красивое, полное лицо его становится дряблым.

«Посмотрела бы на него сейчас Галина, — возникает недобрая мысль у Кострова. — А может быть, она уже видела его таким?..»

Басов с гримасой отвращения надкусывает лимон.

— Системы метагалактик во Вселенной могут обладать к тому же положительной кривизной и быть замкнутыми, как доказал это Эйнштейн. Кванты света и электромагнитные волны соседних метагалактик будут в таком случае совершать «кругосветные путешествия» внутри своих систем, не имея возможности проникнуть в нашу Метагалактику. От кого же ждать тогда сигнала? Кто его подаст? Не господь же бог?..

Костров поднимает на Басова усталые глаза, спрашивает:

— Зачем же ты взялся тогда возглавлять коллектив, в научную задачу которого не веришь?

— А потому, что мне предложили здесь пост директора. В другом месте я мог бы рассчитывать лишь на должность старшего научного сотрудника.

Никогда еще не был Басов так откровенен с Костровым. Видно, захмелел все-таки… А может быть, это размолвка с Галиной так на него подействовала? Несколько лет назад Костров работал с ним в Бюраканской астрофизической обсерватории. Басов славился там необычайным энтузиазмом. А может быть, только притворялся?

Басов вдруг как-то сразу сникает. Облокотившись о стол и подперев голову руками, он неподвижно сидит некоторое время с закрытыми глазами.

«Заснул, наверное», — решает Костров. Но Михаил Иванович, не меняя позы и не открывая глаз, спрашивает вдруг:

— Сколько времени, Алексей?

— Около часа.

— Ну, я пойду тогда.

Он тяжело поднимается из-за стола и нетвердой походкой идет к двери.

— Извини, что морочил тебе голову, и не принимай всерьез того, что я наговорил…

Домик Кострова отгорожен от других строений густой стеной кустарника. Алексей любит этот укромный уголок, в котором всегда можно без помех отдохнуть и подумать. Хочется и сейчас посидеть под открытым небом, подышать съежим воздухом.

Свежий воздух действует на Алексея успокаивающе. Костров смотрит на звездное летнее небо, отыскивая на нем то место, где должен находиться Фоцис, плохо видный невооруженным глазом. Теперь с помощью новой аппаратуры удалось взять его изолированное радиоизлучение. Остается запастись терпением и ждать расшифровки этих радиосигналов. Если удастся установить их искусственное происхождение, будет решен и вопрос обитаемости какой-то из планет Фоциса.

Слово за Галиной Басовой и ее вычислительными машинами.

При воспоминании о Галине почти зримо возникает и образ Басова, растерянного и жалкого. Никогда бы не поверил Алексей, что этот человек может так размагнититься.

«Нет, надо гнать от себя любовь! — неожиданно заключает он, энергично мотнув головой. — Не подпускать ее на пушечный выстрел…»