Прожекторы заливали темпоскаф голубым светом, отгоняя ночь за ограду площадки. Десятки объективов нацелились на золотой бак. Волнуясь в первый раз за эти тринадцать лет, Гурьянов нажал кнопку.

- Поехали, - сказал Куницын, повторяя знаменитое гагаринское. Но с места, конечно, не сдвинулся.

Космический старт был куда красочнее. Гигантская башня окутывалась клубами цветного дыма и, как бы опираясь на эти клубы, привставала, подтягивалась к небу, взвивалась, сверлила высоту, серебристой стрелой пронизывала облака.

Старт в быстрое время - никакое не зрелище. Все остается на своем месте: бак и бочонок, кресло и темпонавт в кресле.

- Как самочувствие? - спросил Гурьянов по радио.

- Нормальное.

И через три, и через шесть, и через пятнадцать минут:

- Порядок. Настроение бодрое.

В конце концов Гурьянов рассердился:

- Вот что, парень, ты мне тут бодрячка не разыгрывай. Меня не успокаивать надо, а информировать. У меня датчики перед глазами, вижу я, какая норма. Давай докладывай по-честному, описывай.

- По-честному, как в бане, - признался Куницын. . Печет снаружи и изнутри. Будто каменка рядом.

- Ослабить? Выключить? Сделать паузу?

- Нет-нет, я не к тому. Терпеть можно. Но печет. Ужасно хочется холодного пива.

- Воздержись. Сок пей. Еще лучше не пей, полощи рот. И не геройствуй. Почувствуешь себя плохо, сам отключайся, пульт перед тобой.

- Ничего, терпеть можно. Но лучше дайте задание. А то сидишь, сам к себе прислушиваешься.

- Задание в журнале, - напомнил Гурьянов.

- По заданию спать ложиться в 3.30. Сейчас 3.24.

- А у нас - 3.22. Уже разошлись на две минуты.

Вот так началось движение поперек времени: из обычного в быстротекущее.

Но смотреть и снимать тут было нечего, Корреспонденты начали расходиться. Всем хотелось соснуть. И темпонавту полагалось спать . до семи утра, до той поры, пока не завершится процесс уменьшения-ускорения.

И в семь утра, когда все собрались снова, на площадке стоял тот же золотой бак с бочонком-почкой. Но теперь они поменялись местами. Почка была слева, очутилась справа. И освещена была странным вишневым светом, казалось, там догорает пламя. Можно было разобрать, что в этом вишневом сиропе мирно спит на миниатюрной кроватке миниатюрный человечек: уменьшенная в десять раз копия Саши Куницына.

Осунувшийся после бессонной ночи Гурьянов приблизил микрофон к губам:

- Вставай, Саша, пора!

И начались чудеса.

Человечек подпрыгнул и заметался туда-сюда по своему бочонку. Раз-раз-раз, зарядка: приседание, нагибание, выжимание. Ручки-ножки так и мелькали, так и дергались, словно на пружинках. Вверх-вниз, вверх-вниз, глаз не успевал уследить. Затем человечек метнулся к умывальнику, плеснул воды, схватил и кинул полотенце, вдруг очутился у кровати; пять секунд - кровать застелена. Что-то поколдовал у ящика, что-то бросил в рот. Все вместе заняло три с половиной минуты.

- Приятного аппетита, Саша. Как самочувствие?

Тоненьким тенорком экран зачирикал что-то невнятное. Куницын говорил в десять раз быстрее, и звук получался в десять раз выше - разница в три октавы с лишним.

- Дайте же запись в нормальном темпе, . потребовал Гурьянов.

Подключили магнитофон. Теперь можно было услышать басистое и членораздельное:

- Добрый день, товарищи. С трудом догадался, о чем спрашиваете. Тянете каждое слово: саааа-амммочу-уууу... на добрых полминуты. Чувствую себя превосходно, даже легкость особенная. Никакого воспоминания о вчерашней бане. Сейчас включаю запись, чтобы слушать вас.

Но и с записью беседа не получилась. Темпонавту все время приходилось ждать. Сказал несколько фраз, потратил свою минуту. Теперь ждет десять минут, чтобы магнитофон изложил его фразы внешнему миру. Ждет еще десять минут, чтобы внешний мир высказался. Все ожидание да ожидание. И Гурьянов коротко распорядился:

- Действуй по программе, Саша.

По программе проводились наблюдения внешнего мира. Куницын смотрел в окно, наговаривал магнитофону:

- Вижу вас всех на экране и через потолок. Есть разница. На экране естественные цвета, а через стекло цвет на три октавы ниже, инфракрасное освещение, как и предполагали. Все светится: земля, деревья, люди. Лица ярче одежды, а на лицах ярче всего глаза, губы... и уши, представьте себе. Негатив своего рода. Движения у всех странные. Не говорите, зеваете. Не ходите-плывете. Руки, как в балете. Здороваетесь словно нехотя, словно сомневаетесь: пожимать руку или не стоит? Позы неустойчивые. Падаете все время, так и хочется поддержать. Потом глядишь: успели поставить ногу. Впрочем, картина знакомая: замедленная съемка в кино. И масштабы - как в кино: лицо во весь экран. Неэстетичное зрелище: бугры какие-то, норки, борозды, щетина. Гулливеровы великаны, вот вы кто!

Куницыну демонстрировали экспонаты по списку: минералы, насекомых, цветы, перья птиц. Все это выглядело живописно и непривычно, но для науки пользы пока не было. Масштаб 1:10 не так уж разителен. Куницын как бы смотрел в лупу. Научные открытия можно было ожидать позже, когда наблюдатели углубятся в микромир и время на три-четыре порядка, уменьшатся не в десять, а в десять тысяч раз.

Кое-что Куницын наблюдал и не выглядывая из темпокамеры. Ведь время в ней ускорилось, а тяготение не изменилось. Тела падали в десять раз медленнее: от потолка до пола - добрых восемь секунд. Вода вытекала из крана как бы нехотя, словно раздумывала, стоит ли падать в стакан. Стакан скатился со стола, Куницын спокойно подобрал его на лету. Для пробы сам залез под потолок, позволил себе свалиться. Падая, успел сосчитать до пятнадцати, успел перевернуться и приземлился на четыре точки, как кошка. И спружинить успел, не ушибся ничуть.

- Успевает, успевает! - вот что поражало больше всего.

За десять минут осмотрел полсотни экспонатов. Описывая их, наговорил диктофону пятьдесят страниц.

Решал уравнения, - проверялась умственная деятельность в особенных условиях. За четыре минуты решил четыре достаточно сложных. Норма урока.

Рисовал, - проверялась координация тонких движений. За четыре минуты скопировал голову Аполлона. Норма урока.

Приготовил себе обед за три минуты. За полторы - пообедал.

Шесть минут отдыхал после обеда. Не спел, но прочел за это время сорок страниц.

В общей сложности час провел в быстром времени: десять часов темпокамеры. Целый том отчета об этом часе.

В 8.00 по земному времени была подана команда на возвращение.

Обратный путь выглядел несколько иначе. Заметно, прямо на глазах, начал расти бочоночек, высасывая материал из большого бака.

Теперь темпонавт не жаловался на духоту. Наоборот: мерз. Атомы его тела жадно поглощали теплоту, заимствуя ее у клеток.

- Льдинки повсюду, - жаловался Куницын. - В желудке лед, в жилах иголочки, мозг стынет.

Он пил горячий чай, растирал руки и ноги, прыгал, приседал, так и мелькали ручки-ножки. Впрочем, зарядка не помогала, отнимала тепло у своего же тела. Он кипятил воду, вдыхал пар. В кабине было плюс шестьдесят, а ему казалось морозно.

Гурьянов снизил темп увеличения вдвое. Несколько раз вообще приостанавливал изменение времени, давал возможность адаптироваться. Так и водолазов поднимают с глубины - поэтапно, дают возможность крови приспособиться к меньшему давлению.

Здесь надо было приспосабливаться к новым размерам.

Последний этап был самым томительным. Вот уже и темпоскаф полноразмерный, и темпонавт превратился в прежнего богатыря, говорит природным своим басом, жестикулирует нормально, не дергается, словно на ниточках. На вид все в порядке, но продолжается точная подгонка. Как и приземление у космонавтов, выход из темпоскафа . самый опасный момент. Ошибка в миллиардную долю, и если не добрал - мгновенное обледенение, перебрал - вспышка. В нормальном земном поле атомы отдают лишнюю массу, и миллиардная доля . это угольная топка, воспламенение, стомиллионная доля - взрыв гремучего газа.