- Тогда их точно посадят. Старшине лет пять светит, - придумал срок от балды, потому что за все время дознания так и не посмотрел в уголовный кодекс, сколько же дают по статье за кражу.

- Это неправда! - ворвалась в кухню дочка хозяина. - Купцов ничего плохого не мог сделать! Он - хороший!

- Уйди! - заорал мужик и вдруг яростно, надсадно закашлялся.

- Где Купцов?! Что вы с ним сделали?!

Кажется, от этой хрупкой девочки впору было защищаться в закрытой стойке. Он и сам не заметил, как вскочил и теперь стоял, вжимаясь в стену и глядя на горящие под шапками бровей зеленые-зеленые глаза.

- Ничего еще не произошло. Но если вы и дальше будете играть в партизанов на допросе, то вашего Купцова...

- Где он?

- На гауптвахте. Его подозревают в ограблении секретной части дивизиона. Вместе с сообщниками... теми двумя...

Девчонка безвольно упала на стул.

- А я, дура, психовала, что он на свидание не пришел.

Мужик еле справился с кашлем, запил его из-под крана глотками холодной воды, вытер губы, словно освобождая их для других, еще не слыханных сегодня слов, и в упор спросил:

- А ты чего за них так волнуешься?

- Я веду... то есть вел дознание. Это у нас как следствие. Меня отстранили, потому что я не верю, что ограбили моряки. Чтобы их спасти, нужно алиби. Оно - у вас... В ночь с четверга на пятницу матросы были здесь?

- Были! Были! - вскочила девчонка.

- Ты шо городишь?! - яростно задвигались брови. - Их же хотят в самоволке застукать!

- За самоволку ваш Купцов получит ерундовое наказание. Может, всего лишь звания старшины лишат и вернут из чертежки на корабль. А так - зона, роба и передачи со свободы...

- Они вечером пришли. Втроем. С цветами, - заторопилась девчонка, будто хотела наверстать время, упущеное в минуты их упорства.

- День рождения был. У нее, - подтвердил мужик.

- Да - цветы. И еще торт. И три бутылки вина...

- Я этот компот массандровский из принципа не пью.

- Не перебивай!.. Мы гуляли долго. Очень долго.

- Точно - до трех ночи. Потом этого низкого и азиата я положил на кухне спать. А дочка с этим... Купцовым...

- Папа! Что ты городишь?! У нас ничего не было! Он вообще... этот Купцов... Он такой скромный, такой хороший. Как игрушка-медвежонок. Он и заикается потому, что скромный.

- Во сколько они ушли? - спросил уставший от их перепалок Майгатов.

- Пять... ну, пять утра с копейками. У меня будильник - зверь. Когда звонит - весь подъезд просыпается. Может, в музей его какой сдать?

Стены не качались, но в голове было пусто-пусто. Оттуда словно выкачали все мысли, и Майгатов даже не знал, что же еще сказать. А ведь о чем-то важном хотел спросить. Хотя, может, и не такое уж оно важное, раз забыл.

- Я вас очень попрошу: расскажите это все, без утайки, командиру бригады. Лучше даже, если опишете это на бумаге. Другого способа спасти Купцова я не вижу...

Правый глаз девчонки на упоминание фамилии Купцова отозвался крупной, быстрой слезой. Она скользнула по щеке и сочно капнула на белую блузку.

- Мне пора, - опять посмотрел на часы, где стрелки все сильнее сжимали ножнички у самого верхнего деления. Почти полночь.

И вдруг вспомнил. Может, потому, что и тогда художник ссылался на позднее время, отказываясь рисовать.

- А он... Купцов... Он говорил, откуда у них деньги, чтобы цветы, вино и вообще?

- Конечно, - стерла девчонка холодный след от слезы. - Купцов такой талантливый. У него какой-то человек купил картину. Красивую такую. У меня одна похожая есть. Идемте.

Она провела его в единственную комнату их квартиры, которая служила и гостиной, и спальней, и всем остальным сразу. Скорее всего, это была ее территория. Настолько комната выглядела чистенькой и ухоженной. Папаша, видимо, вполне удовлетворялся кухней, которую он уже давным-давно превратил в нечто среднее между кабинетом и мастерской, и где больше ставили эксперименты со змеевиком, угольными фильтрами, дрожжами и сахаром, чем питались.

- Вот, - показала она на стену над диваном, усеянным подушками, подушечками и подусюнечками.

В белой прямоугольной раме плескалось нечто ярко синее. Море, корабль, чайки. Как сказал бы художник с Примбуля, - кич, халтура. Хотя отсюда, с пяти метров дистанции, в тусклом свете единственной лампочки бра, картина смотрелась не хуже штормовых полотен Айвазовского.

- Об этом можете не говорить, - разрешил Майгатов. - А то еще одну самоволку пришьют.

Он уже собрался уходить, как в двери его остановил еще более охрипший после потерзавшего его кашля мужчина:

- Вы чей-то портрет забыли.

Майгатов принял из его рук портрет Зубарева, свернул ватман в трубочку, почувствовал желание сказать, что из-за этого человека у их знакомых и начались все невзгоды, но все-таки сдержался.

- А Купцов все-таки хороший парень, - оставил он свою последнюю фразу девчонке.

Та в ответ только покраснела.

10

Троллейбусы уже не ходили. Впрочем, прогнать их с севастопольских улиц могло не только позднее время, а и штормовой ветер, который дул со стороны Стрелецкой бухты по проспекту Гагарина с такой силой, будто у берега стоял огромный вентилятор и гнал обжигающий, пропахший йодом и водорослями ветер вдоль съежившихся пятиэтажек.

Флотская тужурка спасти от такого ледяного потока не могла, но хоть как-то прикрывала, а вот треугольник на груди, где кремовая рубашка и черный галстук казались тоньше марли, приходилось защищать ладонью. Кожа на кисти онемела. Но сменить ее Майгатов не догадывался, потому что вторая рука была занята самой летучей частью флотской экипировки - фуражкой. А, может, просто не было времени думать о такой ерунде, когда голова опухала от других мыслей.

Где искать Зубарева? Он может жить в гостинице, а может пойти к кому-нибудь на квартиру. А если гостиница, то сколько их в Севастополе? Первый раз сосчитал - получилось семь. Второй раз - восемь. А, может, и больше десятка. Ведь он считал те, в которых есть рестораны. И сколько он потеряет времени на их объезд? И отпустят ли его, если, а он вряд ли ошибается, уже объявлено штормовое предупреждение? И не похоже ли все, что с ним происходило в последние месяцы, на штормовое предупреждение?

Размеренная корабельная жизнь закончилась. Было в ней все: и хорошее, и плохое. И часами награждали, и в должности повышали, но могли по глупости, по флотской дубовости и наказать. Всего хватало, но жизнь текла и направление этого потока он видел. Потом лег туман, скрыл поток, и он ощутил что-то похожее на отчаяние. Как-то быстро всем стало все до лампочки, все занялись собой, забыв об общем. Одни находили спасение в "бизнесе", другие - в водке, третьи - в безделии. Офицеры косяком потянулись со ставшего ничейным флота на "гражданку". Майгатов тоже дрогнул. Он знал, что в один, возможно, вот такой же штормовой, день возьмет лист бумаги и выведет на нем слово "Рапорт" - и все кончится. Но он не знал, когда наступит этот день. И не поторопят ли его события...

Желтое - черное. Черное - желтое. Фонари по проспекту горели редко. Они больше походили на зубы, оставшиеся на последние дни у старушки, чем на фонари, - так круто были они прорежены: где после точного залпа из рогатки, где после удара каменюкой, где после того, как оказалось, что нечем заменить испустившую дух лампочку. Он шел то по желтому пятну, то по черной вязкой мути, где земля только угадывалась, и, спотыкаясь, смотрел не под ноги, а вперед, на следующее спасительное желтое пятно. Так идет на свет маяка в штормящем океане одинокий корабль.

- ...ги-ги! - обрезал ветер чье-то слово.

Невольно обернулся. По пустому желтому пятну неслись ошалевшие от ветра мертвые листья, обрывки бумаги, полиэтиленовых пакетов.

- ...ги-и-и! - опять невидимым лезвием обрезал ветер слово.

Он посмотрел на пятно перед собой и вдруг догадался, что звук все-таки доносится сзади. Иначе бы ветер не смог его искромсать. Майгатов уже хотел вновь обернуться, но тут увидел человека. Он был справа от него. Как говорят моряки - на траверзе правого борта. Человек шел от подъезда пятиэтажки и призывно махал рукой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: