- Покойник доволен!

И все трое спешно покинули кладбище. Дождь заметно усилился.

- Ну что, убедилась? Видишь, ты оказалась права! Лучшего знака и быть не могло...

Он раскрыл над её головой свой зонт и стоял, серьезный и строгий, склонив голову и, как видно, пытаясь собраться с мыслями. Случившееся сильно подействовало на него.

- Коля, давай вернемся к нему.

- Но, Неточка, ты промокнешь. Может, пойдем, а вернемся к нему в другой раз? Мне что-то не по себе...

- Мы все должны решить сегодня и именно вместе с ним. Потому что... знаешь, я поняла - этот твой замысел как-то с ним связан. Это так в его духе, он ведь обожал розыгрыши! Хотя в том, что писал - розыгрыша не было ни на грош. И мы с тобой будем серьезны. Очень! И я знаю - наши избранники тоже каким-то образом должны быть связаны с ним, вовлечены в его мощное поле. И мы найдем их, а как - Бог весть... Но, думаю, скоро узнаем и это.

Он согласно кивнул, и они двинулись в обратный путь - к черному камню. Кладбище совсем опустело - немногих посетителей и туристов, что недавно бродили тут, смыло дождем.

Надгробие заблестело, на нем теперь искрились блики света. Намокшие ветви склонились над ним, и шорох дождя над могилой погружал душу в сладкую щемящую тишину.

- Теперь совсем не хочется уходить, - она покачала головой, сцепив руки перед собой. - Как будто стоишь здесь в последний раз... Знаешь, я вот что думаю: давай мы попросим их помочь нам. Их обоих!

- Деточка, но времена спиритизма давно миновали! - он нервничал, боялся, что она простудится, а потому начинал раздражаться.

- Ты специально меня нервируешь, при чем тут спиритизм? Мы просто попросим...

- Ну, если хочешь...

Они помолчали.

- Знаешь, Кока, это так странно.... Он приоткрыл дверь и до сих пор никто не в силах закрыть ее! Роман живой, он вмешивается в судьбы тех, кто не боится прикоснуться к нему, воплотить - в кино ли, на сцене... Ты подумай, какова власть художника! Написал... и ушел. А мы все пытаемся понять, что же он написал, и влипаем в истории... Сам-то теперь наверно покоен. Он ТАМ вместе с ней.

Она опять наклонилась к тяжелому камню и обхватила ладонями - обняла. А он склонился над нею и положил свои руки посверх её. Так они замерли на мгновенье, и рядом не было никого... только время.

- Простите нас, глупых, - проронила она, её слышно. - И помогите нам. Помогите найти тех, кого вы оба сочтете достойными. Пусть они сохранят душу светлой... как ты, мой дорогой, мой родной человек! Мой писатель. Пусть они осмелятся не играть, а быть!

- Бытия этот мир не приемлет, - глухо обронил он, вторя ей. - Приемлет один Господь!

Они стояли у могилы, взявшись за руки, бледные и прямые. Зонт был сложен, отброшен прочь, и струи дождя заливали им лица и руки. Гром бил в набат, молнии озаряли им сердце.

И склонились оба в прощальном земном поклоне. И коснулись камня в последний раз. Мир плыл в дымном мареве - от разогретой земли шел пар. И онемело все. Только слышен был шелест затихающего дождя, шептавшего в листьях...

И в распаренном, но посвежевшем воздухе пылко, весело загомонили птицы. А на одиноком черном камне четко читались два имени:

МИХАИЛ АФАНАСЬЕВИЧ БУЛГАКОВ

ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА БУЛГАКОВА

Глава 1

СЛУХИ

Март стоял совсем не весенний снежный,: морозный, шальной. И хоть понемногу подвигался к концу, дуло и пуржило так, что впору подумать: зима по второму кругу пошла. Совсем измерзлась Москва!

Семнадцатого проглянуло солнышко, небо поголубело, все стихло, и впервые потянуло весной. Денек-другой продержалась оттепель и опять: снег валит сплошной пеленой, резкий ветер снежную пыль метет и куда ни повернешь - все в лицо норовит, все в лицо... Никакого сладу с этой погодой. Совсем одичала!

Москвичи ругались и хмурились и старались поскорей ушмыгнуть от непогоды домой, в тепло, и только в одном старомосковском переулочке, тупиком упиравшемся в древние стены кирпичной кладки, наблюдалось некое нервозное оживление. Какие-то молодые люди то и дело сновали туда-сюда, бегали оживленные, раскрасневшиеся, подняв кверху воротники и замотавшись шерстяными шарфами чуть не по самые брови. И метель, и недужный март - все им будто бы нипочем... Щеки пылали, глаза горели... шалые были глаза!

В переулочке этом в одном из трехэтажных домов помещалась театральная студия. Называлась студия "ЛИК". А молодые люди, с утра до поздней ночи мелькавшие тут с нездоровым блеском в глазах, были студийцами, членами этой студии. Образования актерского у них не было, да и вообще не было никакого - многие даже ещё аттестата зрелости не получили, но театр любили страстной любовью и надеялись после школы куда-нибудь поступить - в РАТИ, Щуку иль Щепку... Кто-то учился, кто-то работал, но жизнь для всех четко кололась надвое: на часы, проведенные в милой студии, где дневали и ночевали они, и на всякие прочие, постылые и нелюбезные сердцу.

Причиной беготни и волнения был просочившийся слух. Слух о том, что на студийной сцене вот-вот пойдут репетиции, и ставить будут не что-нибудь ставить будут "Мастера и Маргариту"!

Обожаемый москвичами Булгаков! Любимый роман!

Откуда этот слух взялся, кто его принес и как только он просочился никто не знал. И откуда вообще ползут по театру слухи - Бог весть... Только они ползут, добрый читатель, уж вы будьте уверены, без них в театре никак нельзя - без них нет театра...

Происхождением сей чудесный слух мог быть обязан двоим: художественному руководителю студии Марку Далецкому и его учителю, гремевшему в прошлом на всю Москву режиссеру Николаю Валериановичу Шубину. Но беда в том, что обоих в настоящий момент в студии не было: первый был болен, а другой, и прежде не баловавший студийцев своими визитами, теперь и вовсе исчез.

Правда, в студию стала наведываться жена его, тоже известная в прошлом актриса, прямая, седая, легонькая как пух... Играла она то ли у Таирова, то ли у Мейерхольда, толком никто не знал. Она об этом не говорила - скрывала. Прелюбопытная дама, надо сказать! Звали её Анной Арнольдовной Пеленгер. Даже фамилия какая-то странная! Сама она, правда, была ничего себе старушенция: ласковая и не приставучая. Мораль никому не читала и в душу не лезла. Девчонки просто диву давались: и откуда только у неё блузки такие все шелк, кружева, а цвета все такие нежные, прямо как орхидеи - теперь таких блузок нет... Если они у неё - от прежних времен, так давно должны бы и выцвести, а они на ней - будто вчера только сшиты! Ручки сухие, тонкие, почти до плеча в манжеты затянуты, на ревматических пальцах перстни серебряные с перламутром или с камнями, золота она не носила. Такие же камни в ушах, юбки длинные до полу: и как не боялась грохнуться на московских обледенелых тротуарах, честное слово!