8 мая 1937 года последовал арест командарма 2-го ранга Августа Корка, начальника Военной академии имени М.В. Фрунзе, о котором так нелестно отзывался на заседаний Военного совета комкор Кулик. 15 мая, то есть через неделю, был взят комкор Борис Фельдман, по свидетельству современников личный друг М.Н. Тухачевского, совсем немного поработавший после Управления по комначсоставу РККА в должности заместителя у командарма 1-го ранга И.П. Белова в Московском военном округе. А 22 мая исчез в подвалах Лубянки комкор Роберт Эйдеман, председатель Центрального Совета Осовиахима СССР. И в тот же день в Куйбышеве был подвергнут аресту маршал Тухачевский. Такова хронология событий мая месяца 1937 года.

Гамарник, как опытный боец партии, переживший не одну кампанию по ее чистке от всяческих «врагов», по всей обстановке чувствовал неумолимое сжимание кольца вокруг него. Он отчетливо понимал, что ведомство Ежова – Фриновского его в такое время без внимания не оставит. Последний сигнал прозвучал, когда он узнал об аресте командующих войсками ведущих военных округов: 28 мая Ионы Якира (КВО) и 29 мая – Иеронима Уборевича (БВО). Даже неискушенному в чекистских интригах человеку становилось ясно, что идет формирование группы или группировки. Но по какому принципу? К тому же накануне (30 мая) был арестован заместитель Яна Борисовича – армейский комиссар 2-го ранга Г.А. Осепян.

Вполне возможно, что Гамарник даже успел ознакомиться о некоторыми показаниями названных арестованных, которые, попав в «ежовые рукавицы», вскоре заговорили на нужном следствию языке. К их чести, они, несмотря на всестороннее воздействие со стороны следователей, всячески старались отвести тень подозрения от Гамарника, что не ускользнуло от внимания членов Специального Судебного Присутствия. Так, в своей докладной записке Сталину 26 июня 1937 года Буденный делает такой вывод: «Участие Гамарника в заговоре все подсудимые безусловно пытались скрыть…» Заметим, что Буденный не ошибся – действительно все они, даже Корк и Фельдман, которых, следователи в ходе предварительного следствия склонили к сотрудничеству, отрицали причастность к заговору начальника Политического Управления РККА.

Немного сравнительной арифметики: М.Н. Тухачевский, будучи арестован 22 мая, признал свое участие в антисоветском заговоре через четверо суток. В его следственном деле находится исключительно важный документ:

Это заявление взято у арестованного маршала во внутренней тюрьме НКВД помощником начальника 5-го (Особого) отдела Главного Управления госбезопасности (ГУГБ) капитаном госбезопасности Зиновием Ушаковым (Ушамирским), большим «мастером» в подобных делах.

Почему следствию понадобилось настаивать на том, чтобы Тухачевский обозначил начало заговора именно 1932 годом? На первый взгляд это выглядит как весьма произвольная дата. А почему не в 1933 м или же двумя годами раньше? Мы еще вернемся к этому вопросу в другом месте, а пока отметим только, что в ГУГБ и особенно в его 5 м отделе ничего проста так не делалось и не планировалось.

А почему Тухачевский в своем заявлении Ежову называет именно этих людей (Фельдман, Алафузо, Примаков, Путна), а не каких-либо других? Почему только эти лица фигурируют в его первых показаниях как участники военно-троцкистского (потом его будут называть в органах и документах следствия военно-фашистским)? Ответ на последний вопрос весьма простой: да потому, что Тухачевский даже в этой обстановке, будучи поставлен следователями в жесткие условия допроса и непременного указания на участников заговора, стремится найти решение с наименьшими потерями для Красной Армии. Как мы убедились, он называет в первую очередь тех военачальников, о ком ему точно известно, что они уже арестованы и находятся в лапах НКВД. И такой поступок является еще одним доказательством благородства М.Н. Тухачевского. Знакомясь с его следственным делом, видишь, как он всячески, до последней возможности, стремится уменьшить степень вины Уборевича.

Одновременно шли аресты руководителей ведущих управлений наркомата обороны и Генерального штаба. Такой участи к концу мая – началу июня 1937 года подверглись начальник Административно-Мобилизационного управления комдив А.М. Вольпе, Артиллерийского – комкор Н.А. Ефимов, Технического – дивинженер С.В. Бордовский, связи – комкор Р.В. Лонгва, артиллерии – комдив Н.М. Роговский, а также заместители начальника Генерального штаба комкоры В.Н. Левичев и С.А. Меженинов, заместители начальников управлений: боевой подготовки – комкоры К.А. Чайковский и Л.Я. Угрюмов, военно-учебных заведений – комдив Н.Ф. Артеменко, Автобронетанкового – комдив М.М. Ольшанский, начальник 3-го отдела Генштаба (военных сообщений) комкор Э.Ф. Аппога.

Итак, в первых показаниях маршала Тухачевского названы в качестве заговорщиков Фельдман, Алафузо, Примаков, Путна… Мы уже упоминали о них, кроме Алафузо. Михаил Иванович Алафузо, комкор, начальник кафедры организации и мобилизации Академии Генштаба РККА, старый сослуживец маршала по гражданской войне, был арестован в середине апреля 1937 года, о чем М.Н. Тухачевскому, как заместителю наркома обороны, было известно. Как было известно и то, что у Алафузо были в НКВД взяты показания на него, Тухачевского.

В нашу задачу не входит подробный анализ того, что происходило в зале, где осуществлялось судилище над опальным маршалом и семью другими военачальниками. Однако на некоторых его моментах придется останавливаться, чтобы показать ту глубину трагедии, в которой оказались как подсудимые, так и их судьи. Сейчас трудно определить, от кого и когда военачальники, включенные «высочайшим решением» в состав Специального судебного присутствия, получили указания вести подробные записи о поведении подсудимых, но в том, что они такой наказ имели, нет сомнений. Об этом свидетельствуют подробные докладные записки Буденного, Белова и некоторых других членов суда, адресованные Сталину и Ворошилову. Вполне вероятно, что именно от этих лиц и исходило требование вести дни дневник о впечатлениях и наблюдениях.

Одним из первых отчитался С.М. Буденный. На это ему понадобилось две недели – 26 июня он писал Сталину, уделив основное внимание поведению Тухачевского, как главного из состава обвиняемых:

«Тухачевский с самого начала процесса суда при чтении обвинительного заключения и при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и все, что записано в обвинительном заключении, – все это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее и такого быстрого следствия и суда…

Тухачевский в своем выступлении вначале пытался опровергнуть свои показания, которые он давал на предварительном следствии… Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображения в том отношении, что он все предвидел, пытался доказывать правительству, что создавшееся положение влечет страну к поражению и что его якобы никто не слушал. Но тов. Ульрих, по совету некоторых членов Специального присутствия, оборвал Тухачевского и задал вопрос: Как же Тухачевский увязывает эту мотивировку с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки с 1925 г. Тогда Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал…»[40]