Вечером Володя перетащил несколько ящиков с керном, и боль сразу усилилась. С трудом сдерживаясь, чтобы не стонать, он внимательно следил за действиями буровой бригады.

Только что был сделан подъем, из мокрой колонковой трубы, на конец которой была навернута ощетинившаяся резцами буровая коронка, рабочие выбили длинные цилиндрические столбики выбуренной породы — керна. В самом нижнем столбце, поднятом с забоя, Володя увидел то, ради чего сидел здесь весь день, превозмогая нарастающую боль. В светло-сером плотном известняке тут и там краснели желваки темно-вишневого диаспорового боксита.

— Брекчия! — обрадованно зашумел Осинцев. — Брекчия! Как и в той скважине. Через двадцать — тридцать сантиметров пойдет чистый боксит!

Да, это была брекчия — сцементированная временем и давлением смесь двух различных пород, когда-то раздробленных подвижками земной коры. Будто в гигантской ступе, крепчайшие породы были разбиты на мелкие и крупные куски, перемешаны, а потом спрессованы под сверхмощным прессом. Буровая коронка выпилила изящный столбик этой пестроцветной смеси, он вошел в трубу, был оторван от забоя и поднят наверх. Володя с волнением осмотрел образец:

— Да. Это брекчия. Теперь будем бурить всухую.

Буровики заботливо уложили поднятый керн в ящики, отключили насос и стали производить новый спуск.

Бурить по руде всухую приказал Возняков. Он боялся, что в боксите могут оказаться мягкие прослойки, которые размоет промывочная жидкость. Володя был согласен с ним. Получить достоверное представление о структуре и составе рудного тела было крайне необходимо. Рабочие же не знали этого. Но они верили Вознякову и потому без возражений подчинились приказу. Без воды, закачиваемой в скважину через пустотелый снаряд, бурить гораздо труднее. Шлам — мука разрушенной при бурении породы — не вымывался из-под коронки и потому буровикам приходилось то и дело прокачивать снаряд рычагом.

Уже стало смеркаться, когда сделали очередной подъем. Осинцев и Володя с волнением следили, как медленно, столб за столбом, выползал из узкого горла скважины буровой снаряд. Вот наконец показалась толстая колонковая труба. Как только наверх вынырнула лоснящаяся, полустершаяся коронка, Назар ловко закрыл скважину специальным фланцем. Рабочие оттянули колонковую трубу от станка и, поддерживая тросом на весу, стали бить по ее блестящим бокам деревянными молотками.

«Дон-дон-дон... — гремело и перекатывалось по вышке. — Дон-дон».

Володя смотрел, как из трубы по съеденным зубьям коронки капля за каплей стекали красноватые струйки воды, и для него уже не существовало ничего на свете. Все выключилось. Не было ни грохота движка, ни отрывистых команд Осинцева, ни боли. Были только торжественные «дон-дон», струйки воды и изъеденная пасть коронки.

И вот случилось. При очередном ударе из трубы выпал сначала небольшой кусок, а вслед за ним выскользнул и уперся в пол тяжелый темно-вишневый столбик породы, при виде которого у Володи сразу отчего-то пересохло во рту.

— Боксит! — хрипло сказал он, а потом сердито крикнул: — Ящики!

В такой команде нужды не было. Предусмотрительный Назар уже давно распорядился об этом. Буровики один за другим подбирали выползающие из колонковой трубы длинные, похожие на снаряды цилиндрики боксита, обмывали их теплой водой и в строгом порядке выкладывали змейкой на полу вышки. Когда выполз последний кусок, тридцатисантиметровый пропласток пестрой брекчии, Володя на всякий случай заглянул в колонковую и постучал по ней. Она отозвалась нежным пустым звоном. То же самое сделал Осинцев. Убедившись, что в трубе не осталось ни одного кусочка породы, буровики стали менять коронку.

Володя забыл о боли. Он описал поднятый керн, бережно уложил его в ящики. Делал это неторопливо, тщательно, так, как его учил с детства делать любое дело отец. Буровики успели за это время сменить коронку, совершили очередной спуск и снова начали бурить.

В полночь на вышку приехал Возняков. Он был утомлен, грязен, но в то же время очень весел.

— Ну, как тут у вас? — перекрывая грохот двигателя и станка, зычно заорал он, едва успев ввалиться в тепляк. — Есть боксит?

— Есть! — поддаваясь настроению начальника, без всякой на то нужды закричал Володя. — Почти десять метров диаспорового да полметра серого.

— Подстилающие известняки вскрыли?

— Чуть-чуть. Еще раз спустились, чтобы вскрыть основательнее.

— Правильно, — одобрил Возняков. — Бурить до утра. Первые скважины должны дать нам полное представление о подстилающих породах. А с утра контрольный замер, демонтаж и перевозка. — Он повернулся к Осинцеву: — Ясно?

— Ясно, — сказал Назар.

— Ну, а у Ушакова как? — нетерпеливо спросил Володя.

— У Ушакова? У Ушакова, батенька мой, еще чище. Четырнадцать с половиной метров! — Возняков затряс над головой масластыми кулаками. — Четырнадцать с половиной! Диаспорового! И это в двух километрах отсюда. Вы представляете, какое месторождение мы вскрыли?!

Назар только быстро передвинул шапку на голове, а Володя свистнул.

— Во-во! Свистите! Общеголяли мы вас с Ушаковым! — захохотал Возняков. Он был безгранично счастлив и не умел того скрыть. — Теперь вашему участку тягаться да тягаться за ним.

— Везет Мокшину, — завистливо вздохнул Назар. — Опять скажет, что где он — там удача.

Возняков передернулся, будто ему плеснули кипятку за ворот, и вышел из тепляка. Володя с Назаром переглянулись, последовали за ним.

— Вот что, Осинцев, — срывающимся от внутренней злобы голосом сказал начальник. — Ты при мне впредь имени этого негодяя не называй. Понял? А то я не знаю, что могу сделать...

— Да что вы, Олег Александрович! — опешил Назар.

— Вот так. Запомни. Этого фашистского гада и его сподручных сегодня утром ликвидировали чекисты. Жаль живьем не взяли... Я б ему... за все... за Николашина...

Володя в который уже раз удивлялся начальнику. Он никогда не подозревал, что этот простодушный, вспыльчивый добряк способен на такую лютую, всепоглощающую ненависть.

Назар настолько оторопел, что вопреки своим правилам ничего не произнес.

— А вам обоим завтра ехать в Сосногорск, — все еще продолжая волноваться, сказал Возняков. — Утром отберем пробы, погрузим на полуторку — и с ходу в химлабораторию управления. Ни часа тянуть не будем.

— Так у меня же завтра демонтаж и перевозка, — напомнил Назар.

— Ерунда. Я сам прослежу за перевозкой, — отмахнулся Возняков. — А вам в город! За пробы головой отвечаете! Нигде никаких остановок. Образцы завтра же должны быть в лаборатории. Понятно?

— Понятно.

— Вот так. В управлении получите по доверенности кое-какие материалы — и сразу назад. Машина в партии нужна позарез.

Утром у Володи открылось сильное кровотечение. Незадолго до этого он неловко поскользнулся и ударился бедром о ящики с образцами. Пришлось обратиться за помощью к отцу. Тихон Пантелеевич туго перевязал рану и, поглядывая в окно на стоящую у ворот полуторку, незнакомым, неуверенным голосом спросил:

— Доедешь ли, сынок?

— Доеду, тятя. — Володю тронуло волнение, которого отец не смог скрыть, и неожиданно для себя он назвал отца, как в детстве, тятей.

— Смотри, Вовка, — вздохнул Тихон Пантелеевич. Сдается мне, что не на машине тебе сейчас трястись, а в постель ложиться надо.

— Нельзя мне в постель. Сам знаешь... Ничего, до Сосногорска дотяну, а там в госпитале покажусь, — пообещал Володя.

Он лежал лицом вниз на сундуке и даже прикрыл глаза от боли, раздирающей все тело.

— Покажись! Обязательно покажись. А то знаешь...

— Знаю, — сказал Володя. — Все знаю. Ружьишко-то вернули?

— Вернули. Как обыск вчера приехали делать, так и привезли.

— Все у него забрали? — Володе не хотелось называть имени квартиранта.

— Все. Сволочь. За кроватью под половицей тайник держал.

— И что там было?

— А бог его знает. По-моему, он заранее все в рюкзак сложил. Сажин сказывал только, что в какой-то банке цельная химлаборатория была. Я не видел. На работе был.