— В деревне что говорят?

— Всякое. Что надо, то и бают. Говорят, что наш квартирант своих прихлебателей хлопнул, а потом и сам себя решил. Даже свидетели объявились. Как же на деревне без этого! — Тихон Пантелеевич нервно хохотнул, с тревогой покосился на лежавшего сына. — Что-то на сердце у меня неспокойно. Не нравится мне твоя болячка. Впрямь доедешь?

— Доеду, — уверил Володя.

В дом вошли Возняков и Осинцев. Оба веселые, громогласные. Как ни больно было Володе, пришлось вставать и тащиться на кухню. На этот раз он не смог скрыть хромоту, и Возняков спросил:

— Ты что это еле шевелишься?

— Пустяки, — махнул рукой Володя. — Вчера ящички потаскал да ушибся сегодня, вот и побаливает с непривычки. Поездка как раз кстати. Покажусь на всякий случай в госпитале.

— Обязательно покажись, — согласился Возняков. — И садись в кабину.

— Ладно.

— Ну, на дорогу надо выпить! — объявил Возняков и выставил на стол бутылку с уже знакомой Володе жидкостью. — Путь неблизкий, а мороз на улице. Да и за наш успех. За будущий рудник! Как, стоит?

— Стоит, — охотно поддакнул Назар. — Чур, мне побольше. Как верховому. Все же в кузове ехать.

Возняков стал разливать спирт по стаканам. От радостного волнения у него подрагивали руки, и бутылка дробно постукивала горлышком по стаканам.

— Э-э... так и разлить добро недолго, — пожадничал Тихон Пантелеевич и потянулся к бутылке.

Возняков охотно отдал ее.

— Не могу, — счастливо улыбаясь, признался он. — Не могу. Волнуюсь. Пробы отправляем. Да сразу с двух участков. Здорово! Да?

— Здорово, — согласился Тихон Пантелеевич.

— Теперь все ясно, — продолжал блаженно улыбаться Возняков. — Теперь месторождение у нас в руках. Одного только до сих пор не понимаю — как диаспоровый боксит попал в реку.

— Это красный-то? — спросил Тихон Пантелеевич.

— Ну да.

— А чего тут неясного, — хмыкнул старик, — с обвалом.

— Каким обвалом?

— Скалы у реки, что возле ручья, видели?

— Видал. Даже осматривал.

— Так вот, те скалы раньше аж над самой рекой нависали. Их Волчьими клыками называли. Высоченные, крутые. Не то что ныне, с гулькин нос...

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Возняков.

— Как что... — Тихон Пантелеевич степенно, с достоинством погладил тяжелый подбородок. — Когда мы Колчака из Заречья гнали, так каппелевцы на тех скалах пулеметы поставили. Ну, никак к селу не подойдешь. Хоть слева, хоть справа. Мы за рекой были...

— Но что случилось со скалами? — опять перебил Возняков.

— Что-что... — рассердился Тихон Пантелеевич. Он любил рассказывать о гражданской войне подробно, неторопливо. — Надоели нам эти пулеметы, мы и шарахнули по Волчьим клыкам из шестидюймовок. Цельная батарея беглым огнем.

— Ну?

— Вот и все. Через десяток минут эти самые клыки и обрушились в реку, вместе с колчаковцами. Село, стало быть, к вечеру освободили.

— Ну а скалы?

— Скалы... — Тихон Пантелеевич вспомнил о начале разговора. — Скалы чудные оказались. Особо средний клык. Широкий такой утес был. Я в бинокль как раз смотрел и, помню, сам удивился. Камень кругом серый, а пыль при обвале оказалась краснехонькой. Потом разглядел хорошенько, когда дома очутился. Поперек того места, откуда утес отвалился, красного камня пласт ну шириной метра в три был...

— Мы ведь там все оползали! — удивился Возняков. — И никакого красного пласта в обнажениях не обнаружили.

— Так как его увидишь, — усмехнулся Тихон Пантелеевич. — Завалило его. В тот же год. Вся щебенка, что наверху была, а то и целые глыбы потом тоже вниз сползли. Дожди, помнится, сильные были. Я по ранению в селе задержался. Так, почитай, каждый день на этих Волчьих клыках грохотало. Все оползни да обвалы были. Бабы ребятишек туда не пускали. Боялись.

— А где же завал в реке? — спросил Возняков.

— Разобрали. Сразу после гражданской. Всю щебенку и глыбы разобрали. Хороший бутовый камень был. Я тоже для кузницы материал там брал. Помню, красные камни попадались. Мы их не брали, выбрасывали. Потому порода незнакомая, ненадежная...

— И не могли вы обо всем этом раньше рассказать, — протяжно вздохнул Возняков. — Мы бы...

— А меня никто не спрашивал, — насупился Тихон Пантелеевич. — Вы ведь ученые. У вас свои дела. Вы с нами о них не говорите...

— Вот чертовщина! Действительно, надо было получше опросить всех старожилов... — огорчился Возняков. — А мы побеседовали с несколькими стариками — и все. Сказали, что красного камня нигде не видели, мы и махнули рукой...

— В гражданскую войну мужиков в селе, почитай, совсем не было. Все в лесу. А тех, что оставались, беляки порешили, — сердито сказал Тихон Пантелеевич. — Батю моего тоже... Да и вообще народу в селе мало было. Партизанское гнездо. Семьи у многих по соседним деревням хоронились. Уж после двадцатого года возвращаться стали...

— М-да... Все равно, прозевали мы тут, — махнул рукой Возняков. — Да и я, дуралей, додумался поручить повторный сбор сведений у населения Мокшину... — Он помолчал, потом сказал Володе: — Теперь я все понимаю. Все! — Возняков схватил широкий кухонный нож, постучал ногтем по лезвию. — Вот. Видели? То рудное тело. Представьте себе, что линия разлома пришлась как раз на кончик ножа. Маленький осколочек месторождения попал за зону сброса и дал о себе знать обломками в реке. Все просто. А мы тыкались вокруг этого осколочка и, естественно, никак не могли его нащупать. Летом мы обязательно обследуем выход пласта. Вы покажете нам, Тихон Пантелеевич, то место?

— Не трудно.

— Пора ехать, — напомнил Назар Осинцев.

— Да-да, — спохватился Возняков. — Пора, давайте выпьем. Счастливой дороги. Счастливых анализов!

Все чокнулись, выпили. Похрустывая ядреным соленым огурцом, Володя рассеянно глядел в окно. И вдруг вздрогнул от неожиданности. По противоположной стороне улицы шла Надя. Она была, как всегда, в полушубке, розовощекая. Надя несколько раз оглянулась на стоявшую у ворот полуторку, замедлила шаги.

— Чего это ты там узрел? — заметил Володино оцепенение Назар.

— Да так.

Назар глянул в окно.

— А! Мокшина нет, а следователи все еще что-то ищут, — сказал он Вознякову. — Уж не вас ли?

— Нет, — беззаботно отмахнулся тот. — Нас они теперь оставили в покое. Занимаются своими прямыми обязанностями. Кто-то с лесозавода пиломатериалы ворует, так опрашивают в селе всех застройщиков. Выявляют, у кого покупали доски.

— А я думал, что-нибудь этакое... — Назар покрутил пятерней перед носом. — На Володьку посмотреть, так он вроде бы жар-птицу увидел.

Володя поспешил отвернуться от окна.

— Ну, пора в путь! — скомандовал Возняков. — Удачи вам. Зайдешь, Осинцев, к моим, скажешь, что я скоро приеду.

— Когда?

— Скажи, что скоро, — вздохнул Возняков. — Может быть, в этом месяце...

— Ладно. Совру. Но это в последний раз.

— Ну что ты, Назар! Ей-богу же, поеду...

Выйдя из ворот, Володя опять увидел Надю. Она стояла возле одного из домов и внимательно разглядывала новую тесовую крышу. Володе показалось, что делает это она без всякого интереса, просто так, а на самом деле ждет, когда он подойдет к ней. Расстояние было невелико, но Володя сразу понял, что проковылять эти двести — триста метров заснеженной дороги ему сейчас не по силам. Перетянутая тугой повязкой рана горела и ныла, от нее растекалась по всему позвоночнику и правой ноге острая, рвущая боль. Придерживаясь за борт грузовика, он помахал Наде. Она не ответила, только склонила голову, издали разглядывая Володю.

«Подумаешь, царевна Несмеяна... — обиделся Володя. — Их величество не желают здороваться!»

Он сердито рванул дверцу и, стиснув зубы, чтобы не застонать, неуклюже полез в кабину.

Когда полуторка тронулась, Володя не удержался, снова помахал Наде. На этот раз девушка вскинула руку над головой. Володя вымученно улыбнулся ей сквозь автомобильное стекло и крикнул: — Мы в Сосногорск!

Надя ничего не услышала. Она посмотрела на Володю сердитым, недоумевающим взглядом и исчезла из поля зрения. Шофер дал газ, грузовик лихо рванулся вперед, оставил где-то позади стоявшую на краю дороги девушку. Кабину сильно затрясло, и у Володи потемнело в глазах. Путь до Сосногорска показался ему бесконечно долгим. За время пути он несколько раз терял сознание и, обретая его вновь, каждый раз удивлялся, что не вышиб головой лобовое стекло. В отяжелевшем сознании все перемешалось: и действительное, и прошлое. То он начинал опасливо коситься на хмурое небо, ожидая очередного налета немецких самолетов, а то вдруг начинало казаться, что все происшедшее с ним в последнее время: Новгородский, Надя, Мокшин, вскрытие пласта боксита — это не реальность, а события и люди из долгого, беспокойного сна, что ничего и никого фактически не было — продолжается та самая бесконечная осенняя дорога от Ливен до Ельца, по которой везет раненого лейтенанта Огнищева тряская армейская «санитарка».