Был жаркий июньский день. В газетах сообщали, что такие дни в Ленинграде случаются раз в столетие. И до этого почти весь май держалась необычная жара. Горели пригородные леса. По радио объявили, что в них временно запрещен въезд. По всему институту пахло горелым гетинаксом. Двери и окна держали распахнутыми. Гудели многочисленные покупные и самодельные вентиляторы — из чего только не делали для них крыльчатки: из дюраля и жести, самых невероятных размеров, — но они лишь попусту месили воздух. Девочки-копировщицы ставили вентиляторы на пол, обморочно висли над ними. Их короткие юбочки раздувало, как парашюты.

В обеденный перерыв Олег вышел на улицу. Асфальт стал мягким, как пластилин, проседал под ногами. Висящий на солнечной стороне у входа в институт градусник зашкаливало.

Напротив трамвайной остановки у магазина тканей продавали квас. Бочку по спирали огибала громадная очередь, но Олег решил постоять.

Почему он обратил на нее внимание? После Олег часто думал об этом.

Она шла мимо очереди. Стройная, легкая. Несла увесистую бутыль с квасом, накинув на кисть правой руки бечевку, привязанную к горлышку бутылки. И когда отошла метров на десять от очереди, горлышко бутыли оторвалось, бутыль стукнула об асфальт и раскололась. Квас волной хлынул ей под ноги. Но она даже не глянула вниз, словно ничего не случилось.

— Девушка, девушка! — из очереди закричали и громко захохотали. А она шла, вскинув подбородок. Горлышко на бечевке даже не покачивалось, а словно плыло. И только каблуки — цок, цок!

Вернувшись с обеда, Олег узнал, что Сухонин распорядился прислать в его распоряжение нового техника.

И пришла она.

Неся в обеих руках чертежный инструмент, линейки, карандаши, зорко глянула на Олега, и ему показалось — тонкие губы ее сжались, а ноздри чуть дрогнули. Слушала молча, пока Олег объяснял, что надо делать. А он почему-то волновался…

Перевыпуск документации всегда сложное, нелюбимое инженерами-разработчиками дело. От него каждый старается увильнуть. И вовсе не потому, что приходится заниматься нудной работой, чертить квадратики, кружочки. На каждую схему надо собрать около двух десятков согласующих подписей. Это бы еще полбеды. Главное — получить визу в отделе нормоконтроля. Особенность его состояла в том, что там работали одни женщины, те, кто не ужился в других подразделениях. В этом отделе по утрам сослуживцы не здоровались между собой. Если сюда заходил кто-нибудь что-то спросить, то в ответ раздавался такой звук, будто на раскаленную плиту выплеснули ковш воды. И особенно доставалось мужчинам. Каждый из них выскакивал отсюда, словно по ошибке попав в женскую парилку, где его шарнули веником. Выскочив, недоуменно озирался по сторонам, пытаясь понять, что же произошло. Конечно, можно было пойти к единственному мужчине в отделе — его начальнику Тарасу Петровичу Чижу. Но к нему обращались редко. Тарас Петрович был человек добрый. Внешне он напоминал этакий колобок. И обладал удивительной способностью: умел ладить со своими подчиненными. На него могли кричать, топать ногами, а он сидел, как ни в чем не бывало. Смотрел на все, как на экран телевизора, предварительно выключив звук. Выжидал подходящий момент, чтобы незаметно укатиться, как и положено колобку. В отделе бушевали, а он в это время катился по лестнице, легонько подпрыгивая на ступеньках, локотком придерживая папочку, весело напевая: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!»

Тарас Петрович завизировал бы схему, но для этого предварительно следовало вытерпеть целую пытку.

Дело в том, что Тарас Петрович имел «ишачка» — старенький, самого первого выпуска «Москвич», которого любовно называл не иначе как «мой шевролет». В обеденный перерыв, даже если он очень спешил, пробегая мимо, неизменно заскакивал к нему, проводил бархоткой по бочку: «Па-ай! Па-ай!..»

Тарас Петрович тратил на него большую часть зарплаты и премию, сам всю зиму ходил в подерганном плащишке, но для своего любимца не жалел ничего. И каждому, кто приходил к Тарасу Петровичу, он рассказывал про своего «орла», где и какую подтянул гаечку, про какие-то там дырочки, протирочки, пробирочки. Не всякий мог это вынести. Не хочешь слушать — улаживай дело с его подчиненными.

Для Инны в этом не было проблемы. При ее появлении нормоконтролеры как-то все затихали, словно мышки при появлении кота.

— Как это вам удается? — изумленно спрашивала Даша, которая обычно по нескольку раз ходила к нормоконтролерам.

— Очень просто, — спокойно отвечала Инна. — Пусть бы они только попробовали не подписать!

— Проходите, — предложила Инна, нисколько не удивившись появлению Олега, хотя можно было удивиться: совсем недавно разговаривал из Москвы и вот — здесь. Тем более что он зашел к ней впервые.

— Я прямо с аэродрома… Проезжал мимо… — заговорил Олег. Он не знал, куда поставить портфель, и она поняла это, взяла из рук и поставила под вешалку.

— Мы смотрим телевизор, — распахнула дверь в комнату.

— Может, тапки?

— У нас не принято… А это — мой сын.

В комнате к двери спиной сидел мальчик лет семи.

— Здравствуйте, — обернулся он.

— Мишка, — представила его Инна.

— Миша, — поправил ее сын.

— Дядя Олег, — отрекомендовался Буркаев. Называть себя «дядей» ему приходилось впервые. Улыбаясь, Мишка внимательно осмотрел его и отвернулся.

— Будем пить чай, — сказала Инна.

— Спасибо, не беспокойтесь, — пытался остановить ее Олег.

До этого момента он торопился сюда, чтобы как можно скорее увидеть ее, а теперь, когда увидел, показалось странным, зачем так торопился.

Мишка вроде бы нацеленно смотрел на экран, а сам внимательно следил за гостем. Лишь Инна вышла, он проворно повернулся к Олегу и предложил:

— Скажите «мак».

— Мак, — доверчиво повторил Олег.

— А кто скажет, тот дурак.

По телевизору шла передача «О вреде алкоголизма. Беседа врача».

Дав Олегу немного очухаться, Мишка опять обернулся:

— Скажите «дуб».

— Не скажу.

— Струсили, да? А кто трусит, того оса укусит.

И тогда Олег решил сам пойти в наступление.

— Скажи «вяз».

Мишка недоуменно хмыкнул и уставился на него, обдумывая, как быть. В комнату вошла Инна. Она несла чайник.

— Вот, все готово. Сделай потише, — попросила она Мишку, кивнув на телевизор.

— Да-а, интересно!.. Про «аликов», — ответил Мишка. По телевизору показывали, как выздоравливающие пациенты в спецбольнице пилят дрова, что-то строгают на верстаке.

— Что нового в лаборатории? — спросил Олег у Инны, когда они сели за стол.

— Ничего особенного. Все без изменений. Да, кстати, вам звонила мама.

— Когда?

— Сразу после вашего звонка. Просила передать, чтобы вы к ней приехали.

Это Олега взволновало. Мать жила на одной из пригородных станций, позвонить могла только с почты, и если звонила, значит, он ей зачем-то очень понадобился.

— Ничего не передала? — спросил Олег.

— Нет, только сказала: пусть приедет, когда выдастся свободное время.

Беседа врача, которую передавали по телевизору, окончилась, и Мишка тоже сел к столу. Пригнувшись, отхлебывая из блюдца, шумно дуя в него, сам исподлобья посматривал на Олега. Чувствовалось, ему ужасно хочется о чем-то спросить. Просто не сидится на месте. Наконец, не вытерпев, спросил:

— А вы пьете?

— Перестань! — прикрикнула на Мишку Инна. — Что ты такое болтаешь?

— А он похож на одного «алика», которого показывали.

— Замолчи сейчас же! — приказала Инна. — И иди спать. Тебе уже пора.

Недовольный, Мишка побрел в смежную комнату. Инна, собрав со стола, понесла посуду на кухню. И как только она вышла, Мишка высунулся из-за двери и шепнул Олегу:

— А кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет.

— Я вас провожу, — входя в коридор, сказала Инна Олегу. — Тоже немножко прогуляюсь.

Они шли по улице. В домах были распахнуты окна, в глубине комнат мерцало фосфорическое свечение, — работали телевизоры. Хриплые, типично киношные голоса двух возбужденно разговаривающих людей сопровождали Инну и Олега. Говорящие то оставались позади, то забегали вперед. Было слышно, как они говорят слева, и многократно повторяемое эхо вырывалось откуда-то справа.