Но когда я стал похлопывать ее по спине, пытаясь успокоить, она окаменела, а потом отпрянула, как от корзинки с гадюками.

– Простите, – сдержанно и тихо сказала она, усаживаясь удобнее в кресле.

Вот тут я вдруг заметил такой чистый, темно-темно-голубой цвет ее глаз, какого в жизни не встречал. Тусклые волосы, упругое, белокожее тело, запах ванили и страх перед сексом. Забота о любимом брате – благородное убежище для женщины, не сумевшей реализовать себя. Вспомнил, с какой напряженной горечью она оценивала влечение брата к Моне, о главной причине их связи говорила как о смердящей ране. И последние два года здесь считала прекрасными. Сколько ей – двадцать пять, двадцать шесть? Хороший город, где пройдут последние годы надежд на замужество, иссякнут жизненные соки, и все под знаком благородного решения – ради брата. Конечно, Мона Йомен непременно должна была вызывать у нее отвращение. Мона шествовала по жизни, вызывающе неся роскошное тело и удовлетворяя его потребности.

– Вы знали Мону? – поинтересовался я.

– Он хотел, чтобы мы подружились. Ничего худшего не мог придумать. Она относилась ко мне снисходительно, как к умственно отсталому ребенку. Нет... просто представить не могу, что она мертва. Она была такой... вызывающе полной жизни, мистер Макги.

– Тревис. Или Трев.

– Это вроде обращения на «ты», я в этом не сильна. Нужно долго привыкать.

– Я предложил в виде помощи – не это главное. Надеялся упростить наши отношения, Изабелл.

– Я нелегко схожусь с людьми. Наверно... так воспитали.

– Где прошло ваше детство?

– Наши родители были художниками. Отец пользовался успехом, у мамы был доход от наследства. Мы жили далеко-далеко от людей. Школьные задания нам присылали по почте, а учили нас родители. Летом жили в Канаде, зимой – на маленьком багамском острове. Джон все время болел, и мы все тряслись за него. Меня здоровье никогда не подводило. Я научилась... придумала игры, в которые могла играть одна. Родители умерли три года назад, с разрывом в два месяца. Они были очень близки. Джон и я чувствовали себя как бы лишними, и это нас сблизило. А теперь... Что со мной будет?! Господи, как мне жить?!

Скользнув мимо меня, она подошла к столу, взяла в руки какую-то книгу, снова положила. Повернувшись ко мне, оперлась о стол.

– Кому нужно было его убивать? Не могу поверить. Вы знаете, да? Просто не верю!

– А насчет Моны?

– Д-да, в ее смерть поверю. Она была такая... резкая. Легко ранила людей. Но Джон совершенно безобидный. Даже после анекдота едва рассмеется.

– Как они, собственно, познакомились?

– Началось около года назад. Йомены приехали на вечеринку служащих университета. Нас тоже пригласили. Мистер Йомен пожертвовал университету какую-то сумму. Джон сидел рядом с миссис Йомен. Она делала вид, будто интересуется современной философией. Говорили о Хайдеггере, Броуди, Дилли, Сартре, Камю. Она из тех людей, которые умеют отпустить пару замечаний о вещах, понятия о которых не имеют. Когда-то в Париже встречалась с Камю. А Джона не остановить, если речь идет о его специальности. Она стала ходить на его семинары, записывала, читала. Так все и началось. Конечно, этот ее воображаемый интерес был просто хитрой уловкой. Я его предостерегала. А она не спешила. Сбила его с пути праведного в конце апреля. Явился однажды с фантастической сказкой, что-то лепетал об испорченной машине. Потом стала к нему сюда приезжать. Без тени стыда. Вовсе не скрывала своих чувств. Где уж Джону обороняться! Такая ловкая, решительная. Но, наверное, и надоедливая.

– Изабелл, есть кто-нибудь, кто поживет здесь с вами? Или вы к кому-то переедете?

– Нет. А зачем?

– Не следует сообщать об этом шерифу.

– Потому что это недостаточное доказательство – то, что не забрал лекарство?

– И поэтому тоже. Все дело... очень умело подготовлено. Мне хотелось бы узнать побольше. И тайно. А если об этом раструбят, кончу где-нибудь дорожным рабочим. Что бы ни случилось с Моной и вашим братом, это всего лишь часть какой-то большой акции. Кое-что есть здесь сомнительное и в любой момент может взорваться.

– А вдруг моему брату нужна помощь?

Ее опять охватывала истерика.

– Изабелл, мы и так вынудим их что-то делать, если докажем, что вчера в том самолете они не летели. Пока все этому охотно верят, даже ее муж. Шериф немного сопротивляется, но не думаю, что его подкупили. Я убедил шерифа проверить мое заявление о смерти Моны. Если что-нибудь обнаружат, станет ясно, что ни один из них не участвовал в разыгранном отлете.

– Но для этого нужно время! Может, где-нибудь...

Кажется, мне не удавалось ее успокоить. Придется забрать с собой.

– Мне нужно побывать в карсонском аэропорте, надеюсь что-нибудь разузнать. А вам необходимо переправить оттуда машину брата, так? Может, поедете со мной?

После короткого раздумья она решительно кивнула.

– Подождите, я только переоденусь.

Прежде чем она заперла дом, я попросил показать, где обычно стоит машина. Это была крытая пристройка сзади, сбоку от кухни. От задних дверей шла подъездная дорога, боковые стены пристройки-гаража высокие. Если кто-то поджидал Джона Уэбба или зашел в дом в понедельник, можно было спокойно схватить, связать и увезти его. Ей я не стал говорить, что скорее всего его оглушили, прежде чем сунуть в машину. А в тех мрачных, пустынных просторах найдутся тысячи мест, где его можно запрятать без проблем.

Проверив, взяла ли ключи от машины, она заперла дверь. На ней была серая, чуть обвисшая юбка, желтая блузка и накинутая поверх нее вязаная кофта. В руках темно-серая сумка – потрепанная и солидная, как у пожилой дамы. На ногах колготки и черные лакированные лодочки без каблуков. Довершали туалет огромные, почти черные очки. Ее лицо теперь казалось совершенно невыразительным и крошечным.

Сидя рядом, она показывала дорогу, советовала, где можно развернуться, – сухим, бесцветным голосом, напряженно выпрямившись, сложив руки на коленях. Ранимая жертва насилия.

– Где именно на Багамах?

– Что? А-а, вряд ли вы о нем слышали. Остров всего полтора километра длиной, а ширина – метров триста. Недалеко от Оулд-Малет-Кей.

– Южнее Эльютеры? Там очень опасные места. Масса коралловых отмелей.

– Значит, вы там бывали? – Голос ее показался совсем юным.

– Если не ошибаюсь, там стоит старый серый дом, изрядно потрепанный штормами, а рядом – небольшая, прекрасно защищенная бухта. Почти весь остров из вулканической лавы. Окна дома обращены на запад.

– Совершенно точно!

– Вы его продали?

– А он никогда нам не принадлежал. Королева сдала отцу в аренду. На девяносто девять лет. Вы же знаете, такая аренда не продается. Может перейти к прямым наследникам, а когда истечет срок, возвращается к основному владельцу. Мы с Джоном собирались когда-нибудь вернуться.

– Родители оставили вам что-то?

– Мама имела только пожизненную ренту. И не очень большую. У отца были вечные сложности с налогами, он постоянно тратил деньги на сумасбродные проекты. Когда все пересчитали, нам с Джоном досталось каждому чуть больше девятисот долларов. Вы себе представить не можете, как я любила этот остров! Там есть кусочек с песчаным пляжем. В лунные ночи он выглядит сказочно – песок серебрится как снег. Мы все загорали дочерна – как коренные багамцы.

– Сейчас, глядя на вас, нипочем не поверишь, что когда-то вообще бывали на солнце.

– О, ребенком я им даже злоупотребляла. Теперь от него у меня аллергия на губах – распухают и трескаются. Не могу представить ничего более ужасного, чем жариться на солнце.

– Когда вы загорали в последний раз?

– Много лет назад.

– Уже нашли управу – химия творит чудеса. Есть кремы, не пропускающие никаких лучей.

– Неужели?

– Полная гарантия.

– Вы можете мне достать? Знаете, как он называется?

– Конечно.

– Может, вам это покажется... блажью. Но... если вы правы... если с Джоном случилось что-то страшное, мне будет легче пережить это где-нибудь далеко отсюда, поджариваясь до смерти и беспамятства. Как от наркотиков. Мистер Макги, когда вы видели тот дом в последний раз?