Несут над Чурилой большой зонтик-подсолнечник, чтоб не загорело от солнца белое лицо Чурилы.

Слез с коня Чурило, идет по двору легкой частой походочкой; идет — под ногами травы не мнет.

Как сказали Чуриле, что сам князь у него в гостях, — взял Чурило золотые ключи, отворил свои богатые амбары, достал меха черных соболей, куниц и лисиц, подарил Владимиру дорогие шубы собольи, а боярам лисьи, а купцам куньи; раздарил горожанам золотой казны без счета.

Говорит Владимир:

— Много было мне принесено на тебя жалоб, добрый молодец, да не хочу тебя судить, старое поминать: уж очень ты мне полюбился, свет Чурило Пленкович!

И зовет его князь к себе в Киев:

— Будешь у меня стольничать-чашничать!

Согласился Чурило. Остался князь ночевать у него в доме; положил его Чурило на пуховую постель, усыпил игрою на звонких гуслях, а поутру поехали они вместе в Киев, и сделал Владимир пир для Чурилы.

На пиру сама княгиня Евпраксия заглядывалась на красоту Чурилы; руку себе ножом порезала, заглядевшись.

Пожаловал князь Чуриле еще должность:

— Свет Чурило, ходи-ка ты по Киеву на пиры мои собирать честной народ, князей-бояр, горожан именитых.

Идет Чурило по Киеву, желтыми кудрями потряхивает; на руках у него шелковые перчатки, на голове золотая шапка, на ногах сафьяновые сапоги. Смотрит на него народ, не налюбуется, красны девицы тихонько из теремов на него поглядывают, старые старухи, засмотревшись, прялки ломают; зазывают Чурилу в гости и князья-бояре, и горожане именитые, и богатые купцы.

Далеко-далеко, за синими морями, за высокими горами, в Индии заморской, в богатой Волынь-земле жил добрый молодой купец Дюк Степанович.

Не ясный сокол пролетел, не белый кречет вспорхнул — то молодой Дюк поехал охотиться на гусей, лебедей, на малых серых уток. Расстрелял Дюк свои золотые стрелы, не убил ни одной птички; еще вынул три стрелы, самые драгоценные, и те извел напрасно. Покачал Дюк головою и говорит сам себе:

«Извел я напрасно свои дорогие стрелы, а были стрелы на три грани гранены, пером сизых орлов оперены; ручки у стрелы были яхонтами разубраны, где летит стрела — луч света бросает за собой; днем светит, словно луч солнца красного, вечером — словно луч ясного месяца».

Собрал Дюк свои стрелы в колчан и вернулся в родной Галич.

Приехал Дюк домой, когда в церкви шла вечерня, и пошел к божьему храму на церковное крыльцо встречать свою родимую матушку.

Вот выходит из церкви Дюкова матушка; кланяется ей Дюк низко, достает до земли кудрями, просит у ней благословения:

— Государыня, родимая матушка! во всех городах я побывал, не был только в городе Киеве у ласкового князя Владимира; благослови меня съездить в Киев!

Отпустила его родимая матушка, на прощанье дала родительское наставленье:

— Слушайся меня, свет мой Дюк Степанович, не езди к Киеву прямой дорогой, поезжай дорогой окольной. На прямой дороге есть три заставы великие; стоят на одной высокие горы, разойдутся и опять сойдутся, поедешь не вовремя — тут тебе и живому не быть. Есть на прямой дороге гнездо диких птиц. Как поедешь мимо, склюют тебя те птицы и вместе с конем. А на третьей заставе лежит Змеище Горынище о двенадцати хоботах, проглотит тебя та змея вместе с конем. Еще тебе мой совет: как будешь на пиру у князя Владимира, не хвастайся своим сиротским именьицем, не доведет до добра напрасное хвастовство.

Простился Дюк с матерью, пошел на конюшню выбрать себе в дорогу жеребца неезженого — выбрал косматого бурушку; была у бурушки грива в три сажени длиною, на все стороны развевалась, словно скатный жемчуг рассыпалась. Оседлал Дюк своего бурушку, Бахмата-коня, черкасским седельцем ценою в две тысячи, с серебряными подпругами, с булатными стременами заморскими, накинул попону, красным золотом, серебром строченную, ценою в три тысячи; взял Дюк с собою свое цветное платье, захватил и дорогие стрелы.

Выехал Дюк… Как взвился бурушка — первый скачок сделал — на целую версту ушел, а со вторым только его и видели: с горы на гору он перескакивал, реки и озера перелетывал.

Приехали они к первой заставе; не успели горы сдвинуться да раздвинуться, как они мимо проскользнули; приехали и на вторую заставу — не успела птица крыльев расправить, как они промелькнули, и на третьей заставе еще змей хобота не успел протянуть, как они уже за версту были.

Наконец, в поле наехал Дюк на шатер белополотняный и, не подумав, крикнул громким голосом:

— Эй, кто там стоит в белополотняном шатре? Выходи с Дюком побороться!

Сначала никто не ответил ему; тогда Дюк крикнул и второй и третий раз и разбудил спавшего богатыря.

Раскаялся Дюк в своих неразумных словах, когда увидел, что из шатра вышел к нему навстречу сам Илья Муромец.

— Что кричишь, Дюк, во всю голову, — говорит старый богатырь, — или хочешь со мною силами померяться?

— Нет, славный Илья Муромец, — отвечает Дюк смиренно, — одно на небе солнце красное, один на свете богатырь Илья: кто с ним померяться захочет силами — тот сложит в бою голову.

Полюбились Илье эти речи, и говорит он Дюку:

— Как будешь ты в Киеве, добрый молодец, если станет кто обижать тебя на честном пиру, — дай мне знать, я тебя из беды выручу.

Поехал Дюк дальше, поспел он в Киев к заутрени; пошел в соборную церковь Божией матери, осенил себя по обычаю крестным знамением, отдал низкий поклон на все четыре стороны и занял место между Владимировыми боярами: Бермятой Васильевичем да Чурилой Пленковичем; сам посматривает на свое цветное платье, не обрызгал ли его ненароком, не испортил ли по дурной погоде.

Спрашивает его князь Владимир о роде-племени.

— Свет государь, приехал я из Галича, из Индии богатой, зовусь Дюком Степановичем, а родом боярский сын.

— Скажи, добрый молодец, давно ли ты из Галича?

— Вчера я после вечерни выехал из дома — сегодня в Киев поспел к заутрени.

Говорят между собою князья и бояре:

— Что за сказки рассказывает нам богатый молодец! Прямой дорогой из Галича в Киев нельзя проехать меньше трех месяцев, да и то на хорошем коне.

— Дороги ли у вас в Галиче кони? — спрашивает Владимир.

— Свет государь! есть у нас кони и по рублю, иной и два рубля, иной и все пятьсот, а моему бурушке и цены нет.

Говорят тут князья и бояре:

— Не видать, чтобы Дюк был боярским сыном: больно много хвастается, держать себя не умеет. Больше похож он на мужика деревенского; жил, вероятно, у купца, украл у хозяина цветное платье, а как жил у боярина — своровал себе коня и похваляется напрасно.

Однако, отстояв божию службу, вышли они все вместе на улицу. Идет Дюк, посматривает на свои сафьяновые сапожки, на длинную шубу, головой покачивает.

Смеются бояре:

— Еще не налюбовался, молодец, на свое цветное платье, никогда еще, верно, такого не нашивал.

Отвечает Дюк:

— Не потому я осматриваюсь, что любуюсь на свое цветное платье, а вижу, что все у вас в Киеве не по-нашему: у нас в Галиче, как идет моя матушка домой из церкви — везде по улицам настланы мостки дубовые, по мосткам положены суконные постилочки; впереди идут слуги с лопатками и метлами — очищают дорогу; пройдешь — не запылишь сафьяновых сапожек, не запачкаешь цветного платья.

Как пришли гости в терем, сели за столы белодубовые — пьет Дюк вино, головой покачивает:

— Все у нас в Галиче не по-вашему: у матушки моей погреба вырыты в земле глубиной в сорок сажен; зелено вино привешено на серебряных цепях в крепких бочках; в поле из погреба проведены трубы; повеет ветер из поля в погреб, всю сырость на воздух вынесет, и вино не затхлое, не горькое в бочках, а свежее, крепкое, не то что у вас в Киеве.