Турецкая армия, сама по себе имевшая весьма внушительный вид, вызывала еще больший страх новейшей боевой техникой, которой она была оснащена. Решимость Мехмеда начать штурм Константинополя весной 1453 г. была в значительной степени связана с недавними успехами его мастеров пушечного литья. Пушка была известна Западной Европе уже более ста лет, с тех пор, как немецкий монах Шварц изобрел огнестрельное оружие. Важность использования пушек во время осады была очень быстро оценена; однако опыт немцев во время осады Чивидале в Северной Италии в 1321 г. и англичан, осаждавших в 1347 г. Кале, был не особенно успешным: пушки оказались недостаточно мощными, чтобы причинить вред толстым каменным стенам. В течение следующих ста лет новый вид оружия применялся главным образом для того, чтобы рассеять неприятельское войско в поле или для разрушения сравнительно слабых укреплений. В 1377 г. венецианцы попытались использовать пушки во время военных действий на море против генуэзцев[141]. Но суда того времени не могли выдержать тяжелого веса орудий, а ядра, которыми тогда стреляли с кораблей, весьма редко были достаточно крупными, чтобы потопить вражеское судно, хотя и могли причинить ему серьезные разрушения. Султан Мехмед, которому интерес к наукам привил его придворный врач, итальянский еврей Джакопо из Гаеты, прекрасно понимал, как важно иметь артиллерию. Еще в самом начале царствования он приказал своим литейщикам попробовать отлить пушку калибром покрупнее[142].

Летом 1452 г. в Константинополе появился венгерский инженер по имени Урбан, предложивший императору свои услуги в качестве оружейного мастера. Константин, однако, не мог заплатить тех денег, на которые венгр рассчитывал; кроме того, у него не было необходимого для такой работы сырья. Тогда Урбан отправился из Константинополя к султану, который немедленно принял его и подробно расспросил. Когда венгр заявил, что может сделать пушку, способную разрушить стены самого Вавилона, султан предложил ему жалованье, вчетверо превышающее то, на которое тот рассчитывал, и снабдил всем необходимым для начала работы.

За три месяца Урбан отлил громадную пушку, которую султан водрузил на стены крепости Румелихисар. Именно эта пушка потопила венецианский корабль, попытавшийся прорвать блокаду. Затем Мехмед приказал ему сделать пушку, вдвое превышающую размеры первой. Ее отливали в Адрианополе, где она и была закончена в январе. Длина ствола этой пушки равнялась, по оценке, 40 пядям, т.е. 26 футам и 8 дюймам[143]. Толщина стенок ее бронзового ствола составляла 1 пядь, или 8 дюймов, а окружность его — 4 пяди у основания, где засыпали порох, и 11 — у жерла, куда вставлялись ядра[144], которые, по сведениям, весили 1200 фунтов[145].

Как только пушка была готова, приставленная к ней команда из 700 человек водрузила ее на повозку, в которую были впряжены 15 пар быков. С трудом пушку доставили в окрестности султанского дворца, где ее должны были испытать. Жителей Адрианополя специально предупредили, чтобы они не пугались, если услышат страшный грохот, И действительно, когда фитиль загорелся и раздался первый выстрел, гром его разнесся на сотню стадий вокруг. Ядро пролетело около мили и вошло в землю на глубину около 6 футов. Мехмед был в восторге; он тут же отправил 200 человек выравнивать ведущую к Константинополю дорогу и укреплять на ней мосты. В марте пушка отправилась в путь; ее тащили 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать повозку с орудием в равновесии. Тем временем под руководством Урбана продолжали отливать новые орудия,. однако ни одно из них не было таким гигантским и знаменитым, как это чудовище[146].

В течение марта громадная армия султана отдельными соединениями начала двигаться через Фракию к Босфору. Обеспечить такое воинство всем необходимым было не так-то просто, но все было тщательно запланировано. В армии царили отличная дисциплина и весьма высокий моральный дух. Каждый мусульманский воин свято верил, что сам пророк отвел специальное место в раю для первого, кто ворвется в древнюю христианскую столицу. В одном старом предании говорилось: «Они завоюют Константинию. Слава ожидает того предводителя и его воинов, которые этого достигнут». По другому преданию, специально приспособленному духовенством к данному случаю, пророк спросил своих учеников: «Слышали ли вы о городе, одна сторона которого суша, а две другие—море? Судный час не пробьет, пока семьдесят тысяч сынов Исаака не завладеют им». В энтузиазме самого султана сомневаться не приходилось. Он неоднократно повторял о своей непреклонной решимости быть тем предводителем, который добьется высшего торжества ислама[147]. Сам он покинул Адрианополь 23 марта и 5 апреля вместе с последними частями своей армии прибыл под стены Константинополя[148].

Атмосфера в осажденном городе была совершенно иной. Громадный турецкий флот, курсирующий по Мраморному морю, грозные пушки, и среди них построенный Урбаном монстр, направленные на сухопутные стены города, не оставляли для жителей сомнений в том, что их ожидает. Как раз в это время отмечались одно или два небольших землетрясения и прошли проливные дожди — и все это было воспринято как дурной знак; люди вспоминали предсказания о конце империи и пришествии антихриста[149]. Однако, несмотря на эти мрачные предчувствия, у жителей Константинополя не было недостатка в мужестве. Даже те, кто рассуждал о том, не будет ли для греков меньшим злом оказаться в конце концов в составе Турецкой империи, нежели пребывать в нынешнем состоянии разобщенности, нищеты и бессилия, со всей душой приняли участие в приготовлениях к обороне. В течение всей предшествовавшей осаде зимы можно было видеть, как мужчины и женщины, поощряемые императором, трудились над починкой стен и расчисткой рвов. Все имевшееся в городе оружие было собрано в одном месте, чтобы в решающий момент его можно было распределить по наиболее опасным участкам. Был учрежден специальный фонд для непредвиденных расходов, в который вложили средства не только государство, но также церкви, монастыри и частные граждане.

В городе все еще имелись значительные богатства, и, по мнению некоторых итальянцев, кое-кто из греков мог бы пожертвовать в этот фонд и больше. На самом же деле не хватало не столько денег, сколько людей, вооружения и продовольствия. А за деньги приобрести все это было уже невозможно[150].

Император сделал все, что было в его силах. Осенью 1452 г. в Италию были отправлены послы с просьбой о немедленной помощи. Осенью отклик на это был прохладным[151]. Тогда было послано новое посольство, на этот раз в Венецию. Но в ответе венецианского сената от 16 ноября говорилось лишь, что сенат глубоко опечален полученными с Востока известиями и что если папа и другие государства будут что-то предпринимать, то Венеция охотно присоединится к ним. В тот момент венецианцы еще не знали о судьбе галеры капитана Риццо, постигшей ее неделей раньше. Но даже это известие, а также тревожные сообщения от венецианской колонии в Константинополе, не смогли побудить их предпринять конкретные действия[152]. Посланец, направленный в это же время в Геную, получил обещание прислать один корабль; кроме того, генуэзское правительство предложило обратиться за более существенной помощью к королю Франции и Флорентийской республике. Обещания короля Альфонса Арагонского были еще более туманны; однако он дал византийским послам разрешение на закупку в Сицилии пшеницы и других продовольственных товаров для отправки в Константинополь. Послы к Альфонсу еще были заняты своей задачей, когда началась осада, и они так и не увидели больше своей родины. Папа Николай V хотел бы помочь, однако он не был склонен связывать себя слишком большими обязательствами до тех пор, пока не станет очевидно, что уния церквей действительно осуществлена; кроме того, без содействия венецианцев его возможности были весьма ограниченны. Его внимание в гораздо большей степени занимали беспорядки, вспыхнувшие в Риме в январе 1453 г., и, пока порядок в городе не был восстановлен, он и думать не мог о каких-либо внешних акциях[153].