Элеонора по своему опыту уже знала, что спорить с принцем — гиблое дело. Чтобы вывести его из депрессии, можно было попробовать сыграть на его слабостях. Но это удавалось крайне редко.

— Роджер, — начала она спокойно, — если вы откажетесь от обеда в первый же вечер, то оскорбите капитана и его офицеров.

— Ни за что, — вскричал он, сдерживаясь из последних сил. Все его тело дрожало, даже маленькая каюта, казалось, уже не выдерживала нарастающего приступа бешенства. Каюта была капитанская, лучшая на корабле, но в сравнении с дворцовыми хоромами или на худой конец каютами королевских кораблей морской пехоты, в которых привык путешествовать принц, эта келья своими размерами напоминала клозет.

Постепенно принц все же успокоился, глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Ладно, я, конечно, осел. Но есть все равно не буду. Извинись там за меня. — Он по-детски осклабился. — У тебя это хорошо получается.

Элеонора недовольно покачала головой, но заставила себя улыбнуться в ответ. Временами Роджер бывал обезоруживающе очарователен.

— Договорились, ваше высочество. Увидимся завтра утром.

Выйдя из каюты, она буквально наткнулась на Костаса Мацугу, несшего кучу тюков.

— Добрый вечер, госпожа, — пролепетал слуга и прижался к стене, стараясь освободить проход. Ему пришлось посторониться еще раз, чтобы не задеть стоящего с другой стороны охранника, но лицо пехотинца осталось невозмутимым.

Карикатурные шараханья маленького несуразного лакея уморили бы кого угодно, но железная дисциплина на корабле предписывала бесстрастность. Состоявшие на службе у императрицы славились своим умением сохранять каменное выражение лица, что бы ни происходило вокруг. Иногда охранники даже щеголяли этим друг перед другом, выясняя, кто из них самый терпеливый и невозмутимый. Например, бывший старший сержант Золотого батальона установил рекорд выносливости, умудрившись простоять на посту девяносто три часа без еды и питья. При этом он не спал ни минуты и не мылся. Последнее, как он потом признался, оказалось самым трудным. В итоге он потерял сознание от обезвоживания и интоксикации организма.

— Добрый вечер, Мацуга, — ответила Элеонора, поймав себя на том, что тоже не прочь улыбнуться. Удержаться было нелегко: суетливый маленький лакей был под завязку увешан всяческим барахлом, так что его самого можно было и не заметить среди этой груды.

— Принц попросил извиниться за него: он не придет обедать в общую столовую. Так что ему вряд ли понадобится все это, — она кивнула на тюки с одеждой.

— Что? Почему? — откуда-то из середины кучи пропищал Мацуга. — О, не беспокойтесь. Тут разная одежда — все равно пригодится. — Он повращал своей круглой лысеющей головой и покраснел, как мухомор. — Но это же ужасно стыдно. Я специально подобрал его любимый костюм цвета охры.

— Кто знает, может, вы и успокоите его этими нарядами, — согласилась Элеонора.

— Его можно понять, — снова резко выкрикнул слуга. — Послать человека в тьмутаракань, можно сказать на окраину Галактики, с какой-то идиотской миссией — это само по себе неприятно, принудить же самого принца покинуть на какой-то барже свое кровное королевство — можно представить, что он сейчас испытывает.

Элеонора сжала губы и наморщила брови.

— Не стоит преувеличивать, Мацуга. Рано или поздно Роджер должен взяться за ум, осознать весь груз своей ответственности как члена королевской фамилии. Подчас приходится чем-то жертвовать.

“Ведь приходится же жертвовать почти всем своим временем, чтобы воспитать у команды дух повиновения, чтобы она шла за командиром в огонь и в воду”, — подумала Элеонора про себя.

— Принц не должен поддаваться своему мрачному настроению, — добавила она вслух.

— Вы по-своему заботитесь о нем, мисс О'Кейси, у меня же свое мнение на этот счет, — огрызнулся лакей. — Третируйте ребенка, помыкайте им, оскорбляйте, выгоните из дома его отца — и что же, по-вашему, должно получиться?

— Роджер уже давно не ребенок, — раздраженно возразила Элеонора. — По-вашему, мы должны продолжать баловать его, купать, одевать, может, еще с ложечки кормить?

— Нет, конечно. Но следует предоставить ему побольше свободы, самостоятельности. Мы можем послужить ему примером для подражания. Может, в конце концов он станет таким же, как мы.

— Примером для подражания? Я не ослышалась? Ты имеешь в виду образец навьюченной лошади, — недвусмысленно намекнула О'Кейси. Казалось, этот последний, правда несколько “бородатый”, аргумент должен был испепелить лакея.

Но Мацуга взглянул в глаза Элеоноре, как бесстрашный мышонок на кошку.

— В отличие от некоторых людей, — сопя, Мацуга разглядывал костюм Элеоноры, — его высочество способен оценить прекрасное в жизни, увидеть нечто гораздо более совершенное, чем “навьюченная лошадь”. Пока же вы будете учить его всяким гадостям, вы и будете получать то, что есть.

Он пронзительно глядел на нее еще несколько мгновений, затем толкнул локтем засов люка и вошел в каюту.

Роджер лежал на спине с закрытыми глазами и занимался своим любимым делом — самомучением: “Мне двадцать два года. Я принц Империи. Но я не заплачу! Нет! Однако мать меня просто бесит…” Он услышал, как с шумом открылась и снова захлопнулась дверь, и сразу же почувствовал, кто вошел. Запах мацуговского одеколона моментально распространился по всей каюте.

— Добрый вечер, Костас, — радушно приветствовал лакея принц. Одно появление слуги уже действовало успокаивающе. Костас как никто другой умел по выражению лица Роджера точно определять его настроение.

— Добрый вечер, ваше высочество, — ответил Костас, доставая один из любимых хлопчатобумажных костюмов принца — легкий, серебряного цвета. — Не желаете ли помыть голову сегодня вечером?

— Нет, благодарю, — сказал принц с непроизвольной учтивостью. — Я полагаю, ты уже в курсе, что я сегодня не обедаю в столовой.

— Да, я знаю, ваше высочество, — отвечал лакей, как только Роджер с кислой миной уселся на кровати. — Жаль, конечно. Я приготовил прекрасный костюм. Его сиеновый цвет весьма подходит к вашим волосам.