— Мне было хорошо с тобой… очень… — томно прошептала она, а потом внезапно охнула.

— Что? Что случилось? Я сделал тебе больно?

— Нет. — Она поднялась, села на край кровати, оттолкнула его руку, последовавшую за ней. — Боже мой, я ведь даже не знаю, как тебя зовут! Господи, какой позор!

Ну, это легко поправимо, — любовно усмехнулся он. — Меня зовут Хэнк. Фамилию ты знаешь. А теперь, раз уж мы наконец познакомились и повод для стыда исчез, иди обратно ко мне. Я хочу еще поцеловать тебя…

Но Габриелла и не подумала вернуться в ожидающие ее объятия любовника, а вскочила и начала судорожно искать халат, в котором пришла.

— Габриелла! Габби, малышка! Что с тобой? Почему ты встала? Я сказал что-то обидное? Прости, ради всего святого, я не нарочно! — взмолился озадаченный Хэнк.

— Не понимаешь?! — Она яростно обернулась и обожгла его взглядом черных глаз. — А что ты вообще понимаешь? Думаешь, я потаскуха и обычно прыгаю в постель к любому проезжему, едва только узнав его, только потому, что он симпатичный и с хорошей фигурой? Считаешь, что я сексуальная маньячка, да?..

Она бы продолжала свою тираду и дальше, но Хэнк помешал ей, встав следом и попросту закрыв поцелуем ей рот.

А когда отпустил, То тихо и грустно сказал:

— Не надо, не говори так. Никогда больше не говори так. Я, конечно, не Эйнштейн, но все же смог догадаться, почему ты пришла ко мне…

— Ты догадался?! — Габриелла прикрыла рот рукой и в ужасе уставилась на него широко открытыми глазами. — О господи, какой кошмар! Это… это еще хуже!.. Нет-нет-нет, не может быть!..

Хэнк сел на кровать, притянул ее к себе на колени.

— Ты все расскажешь мне, когда сочтешь нужным. Ладно? Но то, почему ты пришла в первый раз, уже не имеет значения. Правда? Теперь… теперь ведь ты со мной, да? Со мной, Хэнком Сандерсом, верно?

В его голосе было столько невыносимо трепетной нежности, что ни одна нормальная женщина не смогла бы устоять. И конечно же Габриелла, с ее измученным, израненным, истерзанным сердцем, не оказалась исключением. Она ответила единственно возможным способом — крепко прижавшись к нему губами и всем телом.

— Да, — шепнула Габби и погрузилась в забытье, дарованное его сильными, но столь ласковыми объятиями.

Когда он с трудом разодрал словно бы склеенные намертво веки, в комнату лились потоки солнечного света. Протянув руку, Хэнк ощупал постель — пустая. Он резко сел. Габриеллы не было. Уж не привиделось ли ему все это? Не приснилось ли? Он почти готов был поверить в это — слишком уж фантастичными казались события минувшей ночи. Но смятая вторая подушка подсказывала, что нет, не приснилось…

Беглый взгляд на часы сказал, что надо поторопиться. Хоть мистер Бреннан и предложил ему приехать к девяти, но едва ли ему понравится большое опоздание. До начала же оставалось ровно полчаса.

И Хэнк заспешил, потому что сейчас, как никогда, нуждался в этой работе. А как иначе занять долгие часы до следующей ночи, когда он сможет снова насладиться любовью с ненаглядной Габриеллой? Впрочем, дело было не только в физической стороне любви. Ему хотелось говорить с ней долго-долго, чтобы узнать о ней все до мельчайшей подробности. Потому что она потрясла его, взволновала до глубины души. Потому что он полюбил…

Он настолько был переполнен этим новым, сильным, неизведанным до сей поры чувством, что совершенно забыл о кратковременности своего пребывания здесь, да и о невесте тоже… Или не забыл, а просто загнал неприятные мысли в самый дальний уголок сознания, чтобы не мешали, не портили мгновений счастья. Туда же, где до поры до времени лежало и смутное, но в высшей степени тревожащее воспоминание о призыве его возлюбленной «О, Арти!».

Несмотря на спешку, он сам застелил кровать, чтобы Габби не пришлось заниматься этим, и положил на покрывало листок бумаги с одним-единственным словом, написанным крупно и четко: «ЛЮБЛЮ!».

Она сидела за стойкой, одетая в светлое, самое красивое свое платье, и с трепетом ожидала его появления. Щеки ее пылали, сердце стучало часто-часто, дыхание было тяжелым и прерывистым. Все то, что случилось с нею сегодня ночью, казалось невероятным, невозможным. Неужели он на самом деле любил ее так нежно и страстно, что тело ее, истомившееся без секса, до сих пор пело и ликовало?

— Габриелла, какая ты красавица! — Хэнк появился в тот момент, когда она нагнулась над зеркалом, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядит. — Почему ты ушла, милая?

Он наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ее ответ был столь откровенно пылким, что, когда они оторвались друг от друга, оба задыхались.

Хэнк скосил на себя взгляд и с усмешкой заметил:

— Ну и как же я в таком виде поеду, а?

Она еще больше залилась краской, хотя всего две минуты назад нельзя было поверить, что цвет ее лица может стать хоть на йоту ярче.

А он, как нельзя более довольный и полученным поцелуем, и ее реакцией, полушутливо предложил:

— Зайдем ко мне на минутку? Она округлила глаза.

— Сейчас? Ты с ума сошел!

— А почему нет? У тебя дела? Или боишься, что за минуту не управимся?

— Послушай, я не сказала тебе вчера, но дело в том… — Габриелла замолчала, вздохнула, заставила себя продолжать: — Я живу не одна и не могу…

Хэнк не дал ей закончить.

— Не одна? — выкрикнул он. Ему показалось, что его столкнули в пропасть с той вершины блаженства и счастья, на которой он пребывал. — Не одна… — тупо повторил он.

Это не то, что ты подумал, — поспешила заверить его Габриелла, мысленно поражаясь самой себе. Когда, каким образом случилось так, что этот парень стал ей небезразличен? Ведь не о нем она думала, не к нему в номер приходила эти две ночи, не к нему! И все же… все же его явное разочарование требовало от нее каких-то разъяснений. — На втором этаже моя квартира. Там живем я и мой отец. — Хэнк продолжал смотреть на нее во все глаза, взывая к продолжению. — Он… он не встает с постели последнее время, но постоянно прислушивается к тому, что я делаю. Понимаешь?

Он кивнул, не отводя от нее взгляда. Потом сказал:

— Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного — того, что жить без тебя не могу. — Поднял руку, отгораживаясь от уже готового слететь с ее губ возражения. — Не спорь, ты даже не представляешь, что я чувствую. Давай поговорим вечером, хорошо?

Она молча кивнула, потрясенная прозвучавшей в его словах искренней убежденностью.

Хэнк снова поцеловал ее, на сей раз легко, словно пером коснулся, и, помахав, ушел.

А Габриелла осталась одна, ничего не понимающая, но неожиданно счастливая… Настолько, что даже привычно-ворчливый голос отца, столь отличный от вчерашнего, не вывел ее из восхитительного состояния легкой эйфории.

— Ну что это ты, папа, снова недоволен с самого утра? — спросила она, поднявшись наверх. — Вспомни, как вчера веселился… Вспомнил? Ну вот, значит, все не так плохо. Сегодня прекрасное утро — солнечное и немного ветреное. Давай-ка я жалюзи открою, а то ты тут, как крот в норе, ничего не видишь. Так лучше? Ну а теперь расскажи, как ты спал, что во сне видел…

Габби присела на край его кровати и поцеловала заросшую щетиной щеку.

Глаза старика затуманились.

— Как же я, наверное, измучил тебя, девочка моя, — со вздохом прошептал Рауль.

— Ну что ты, папа! — тут же воскликнула Габриелла. Сердце ее болезненно сжалось от любви и жалости к этому недавно еще сильному мужчине, так быстро состарившемуся, потерявшему не только горячо любимую жену, но и сына, оказавшегося безжалостным и бесчувственным эгоистом. — Не говори так! Ты же единственный на свете родной мне человек. Скажи лучше, тебе правда Бекки нравится?

Рауль Маскадо улыбнулся.

— Конечно. Как же она может не нравиться? Но только… надеюсь, ты не приняла за чистую монету мои слова? Ну, что я бы на ней женился и вообще…

— Ах вот как! Уже отпираешься! — вскричала дочь. — Хорош же у меня отец. Так и норовит вскружить женщине голову, а потом отречься от своих обещаний! Ох, бедняжка Бекки!