— Так вот, Бэзил, — Тони старался говорить как можно искреннее, — мы все расскажем. Правду знаем только мы с Гасом. Даже Мэг и Фил ничего не знают. Мы считали, что, если о нашей тайне станет кому-нибудь известно, она перестанет быть тайной. Поэтому мы с самого начала решили ничего не говорить нашим женам. Надеюсь, это не пойдет дальше. Во всяком случае, все присутствующие, кроме Бэзила и Леппи, в этом заинтересованы.

— Леппи тоже заинтересованное лицо, — вмешался Гас. — На таланте Амоса он сделал себе имя. Не думаю, что новые факты повлияют на его мнение о работах Амоса. Какое это имеет значение для творчества?

— Нет, конечно, — сказал Лептон, — можете на меня рассчитывать.

— А на вас, Бэзил? — спросил Тони.

— Мне трудно что-либо обещать, — ответил Бэзил. — Могу только надеяться, что убийца будет арестован и суд пойдет вам навстречу.

Тони тяжело вздохнул.

— Амос Коттл — человек без прошлого. Мы не имеем ни малейшего представления, кто он и откуда.

— Неужели это возможно?

— Чтобы все объяснить, я должен вернуться в тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Мэг, будьте добры, расскажите, как вы открыли Амоса.

— Все очень просто. — Голос Мэг звучал необычно тонко. — До войны Гас работал на радио. Когда война закончилась, он решил основать агентство. Мы жили тогда в ужасном районе, и Гас снимал угол в конторе преуспевающего приятеля. Заодно он подрабатывал на радио как внештатный сотрудник. Гас понимал, что надо спешить, пока телевидение не вышло на широкую дорогу, ведь он не был уверен, что сумеет на него переключиться и конкурировать с теми авторами, которые начали работать, когда он еще служил в морской пехоте. Агентство было нашей единственной надеждой, но у Гаса не хватало времени читать рукописи, тем более что почти все они были чудовищны. Это были сочинения любителей типа Пуси или профессионалов, выгнанных из всех издательств. Пока Гас сочинял пьесы, я, уложив малышей и вымыв посуду, принимаюсь за дело.

Однажды ночью, когда Гас спал, я еще сидела за работой и вдруг среди ужасной дряни нашла старую папку. На обложке я прочитала: «Поле боя. Амос Коттл». Я еще подумала, какое забавное имя для писателя! Все же я решила ее полистать. Нет, не всю. Страниц пятьдесят, чтобы утром Гас мог со спокойной совестью отправить ее обратно. Не обязательно съедать яйцо до конца, чтобы понять, тухлое оно или нет…

Но получилось иначе. Я просидела до утра, вчитываясь в каждое слово. Я позабыла про усталость и про то, что ровно в шесть проснется Полли. Я забыла о том, что мы почти разорены и у нас нет уже сил бороться. Когда я дочитала последнюю страницу, запел жаворонок. По крайней мере, я думаю, это был жаворонок. Тогда я поглядела в окно и увидела такое чистое небо, какого никогда не видела. И жаворонок, и небо, казалось, говорили мне, что я права. Это было одно из тех мгновений, когда уже то, что ты живешь, доставляет радость. Такое редко бывает после тридцати лет.

Вот… Я поняла, что Амос написал необычную книгу. С тех пор наша жизнь изменилась.

Гас продолжил ее рассказ:

— За завтраком Мэг мне все рассказала. Страниц пятьдесят мне удалось прочитать в поезде, но на меня они не произвели такого впечатления, как на нее, хотя я понял, что это первая стоящая рукопись, попавшая к нам в руки. Она была длинновата, поэтому я сразу решил, что ее надо сократить страниц на сто. Кроме того, мне не понравилось заглавие.

Я написал автору довольно сдержанное письмо, сообщил, что покажу его роман издателям. Мне было понятно, что говорить о необходимости сокращения преждевременно. Начинающий автор пойдет на это, только если его поманить контрактом с издателем.

Дальше наступила очередь Тони.

— Гас привез мне рукопись через два дня после того, как ее прочитала Мэг, потому что я работал редактором у Саттона. Он еще был жив. С Гасом и Мэг мы знакомы с незапамятных времен, но в их затею с агентством я не верил. У них не было денег, чтобы выжить и закрепиться в деловом мире.

— Ни гроша, — вставил Гас.

— До этого, — продолжал Тони, — он мне как-то приносил сборник рассказов, но их можно было печатать только как пародии. Я отдал рукопись одной из наших девиц, натаскивал на «первого читателя», экой элегантной девице, дочери одной богатой приятельницы Филиппы с Уолл-стрит. Ее отзыв был достаточно прохладным. Она училась на курсах английской литературы и относилась ко всем без исключения рукописям одинаково: исправляла грамматические ошибки и вымарывала любое необычное слово. Поручая ей рукопись, я сильно рисковал.

— Так Андре Жид отверг рукопись Пруста, — задумчиво проговорил Лептон. — У кого он тогда работал? У Галлимара?

— К несчастью, — продолжал Тони, — эта девица была намного образованнее нашей публики, для которой мы работаем, и мне приходилось внимательно читать ее отзывы. Первую книгу Амоса она оценила на «читабельно», но ее так и подмывало вычеркнуть все «чертовски», уменьшить количество «я бы» и «он бы» и заменить «лезть на рожон» — на «подвергать себя опасности». Ее преподаватели могли гордиться своей ученицей, но какой пехотинец говорит на ее безукоризненном языке? Кроме того, рядом с каждым неприличным словом она ставила знак вопроса.

Если она писала «читабельно», я всегда просматривал рукопись сам. Вечером я захватил ее домой, но Фил устроила вечеринку, потом нашлись какие-то дела, и я вспомнил о ней только через три недели. Мне позвонил Гас, и так как я чувствовал себя виноватым перед старым другом, то в тот же вечер сел ее читать. Я еще подумал, что бы сказать Гасу, если рукопись мне не понравится.

— Так вот, — Тони вздохнул, — у нас в Манхэттене не было жаворонков, да и небо никогда не радовало нас голубизной, но я читал всю ночь. Фургоны с молоком поехали по улицам, а я все читал. Признаюсь, я уже тогда подумал, что эта книга будет бестселлером. За завтраком я рассказал о рукописи Фил. Она очень обрадовалась, потому что всегда любила Гаса и Мэг и знала, как им трудно приходится. Она наливала в чашку кофе и вдруг сказала: «Почему бы не назвать роман «Никогда не зови к отступлению»? Ведь он о войне. А «Гроздья гнева» [6] — это уже было». Сначала я ее не понял, а потом до меня дошло…

— «Роланда рог трубил, что никогда не даст сигнала к отступленью… [7]» — промурлыкал Лептон.

— У меня дрожь пробежала по спине, и я сказал Фил, что она молодец. Пришел в контору и тут же позвонил Гасу, попросив его назначить автору встречу на три часа. Не прошло и пятнадцати минут, как Гас мне перезвонил и сказал, что у него возникло какое-то затруднение. Он хотел немедленно прийти ко мне. Когда я его увидел, мне показалось, что он похож на умирающую Венеру.

— И неудивительно! — воскликнул Гас. — Понимаете, рукопись пришла по почте. В обратном адресе не было ничего необычного. Я узнал номер телефона и позвонил. Мне ответил приятный женский голос: «Уиллоуз! Доброе утро». Я сказал, что хотел бы поговорить с мистером Коттлом, но в ответ услышал: «Пациентам не разрешается пользоваться телефоном. Вы можете навестить мистера Коттла в наши приемные часы, от двух до четырех». На мой вопрос, куда я попал, она ответила: «Это клиника. Вы родственник или знакомый мистера Коттла?» Я назвал себя, и девушка посоветовала мне обратиться к доктору Клинтону, что я и сделал. У доктора Клинтона был бесстрастный голос. Так, наверное, Бог говорит с букашкой. Он сообщил мне, что «Уиллоуз» — клиника для нервнобольных. Большинство его пациентов — алкоголики из обеспеченных семейств, но у него есть и несколько бесплатных пациентов, чья болезнь интересна для него с профессиональной точки зрения. Больным разрешается рисовать и писать, это полезно как трудотерапия. Да, он посоветовал Амосу Коттлу написать книгу, но он не знал, что тот отослал ее агенту. Должно быть, ему помог кто-то из посетителей.

Дальше стал рассказывать Тони:

— Кончилось тем, что мы с Гасом в тот же день поехали в клинику. Я знавал издателя, который опубликовал книгу человека, сидевшего в тюрьме, и не видел причин для беспокойства. К тому же я бы сам отправил в больницу некоторых известных писателей, так почему бы не сделать известным того, кто уже там находится? Сначала мне хотелось побольше узнать об Амосе Коттле, и мы пошли к доктору Клинтону.