Айзек смеётся и ставит бутылку на стол. Интересно, заметит ли он, если я её спрячу. Я наблюдаю, как он уходит в гостиную. Не уверена, должна ли последовать за ним или позволить ему уединиться. В конце концов, я иду наверх. Это не моё дело, с чем борется Айзек. Я едва его знаю. Хотя нет, не совсем верно. Я просто не знаю эту его сторону.

Я закутываюсь в одеяло и пытаюсь заснуть. Голова кружится от виски. Мне нравится это. Я удивляюсь, как до сих пор не пристрастилась к алкоголю. Отличный способ, который стоит проверить. Может быть, я должна найти новую зависимость. Может быть, я должна найти Айзека.

Может быть…

Когда я просыпаюсь, меня тошнит. Едва успеваю спуститься вниз по лестнице в комнату Айзека. Дверь ванной закрыта. Не думая дважды, я врываюсь туда и бросаюсь к унитазу. Айзек как раз открывает душевую занавеску. На один момент рвота застревает на полпути до моего пищевода, а он стоит передо мной голый, всё застывает, затем я отталкиваю его в сторону, и меня рвёт.

Это ужасное чувство, когда ваш желудок выворачивает. Больным булимией должны выдавать медаль. Использую его зубную щетку, потому что не могу найти свою. По крайней мере, я не брезглива. Когда выхожу из ванной, он лежит на кровати. Одетый, Слава Богу.

— Почему тебя не тошнит?

Он смотрит на меня.

— Полагаю, я тот ещё профессионал.

Меня посещает мимолетная мысль, та, в которой я задаюсь вопросом, не он ли тот, кто привёз нас сюда. Я прищуриваю глаза и сканирую разум на наличие мотива. Но быстро прихожу в чувства. У Айзека нет никаких причин, чтобы желать быть здесь. Нет вообще никаких причин, чтобы он был здесь.

— Сделай мне одолжение, — говорю я, не смотря на мои лучшие суждения. — Если в твоей прошлой жизни, тогда, когда появилась эта эмоциональная татуировка на всём теле, у тебя были проблемы с алкоголем — не пей.

— Тебе какое дело, Сенна?

— Никакого, — быстро отвечаю я. — Но это важно для твоей жены и ребёнка.

Он смотрит в сторону.

— В конце концов, мы собираемся выбраться отсюда. — Я произношу намного уверенней, чем чувствую себя на самом деле. — Ты не можешь вернуться к ним в хаосе.

— Кто-то оставил нас здесь умирать, — произносит он спокойно.

— Ерунда. — Я качаю головой и закрываю глаза. Снова чувствую тошноту. — Вся эта еда... Запасы. Кто-то хочет, чтобы мы выжили.

— Ограниченная еда. Ограниченные запасы.

— Это не имеет смысла, — отвечаю я. Мы оба перестали возиться с цифровой панелью в день, когда я рассказала всю эту чушь об Адаме и Еве.

— Может быть, мы должны вернуться к попыткам вырваться отсюда, — говорю я.

Затем бегу обратно в ванную и меня рвёт.

Позже, когда я лежу в постели, всё еще зелёная от тошноты и слабая, я решаю больше не пытаться помочь. Это не моя сильная сторона. Хочу, чтобы меня оставили в покое, соответственно, должна оставить в покое других. Из-за того, что нам нечего делать, мы снова пытаемся подобрать код к двери.

Для утоления скуки я пытаюсь вернуться к чтению. Это не работает; у меня синдром дефицита внимания, появившийся после похищения. Мне нравится ощущать бумагу под пальцами. Звук страницы, когда я переворачиваю её. Так что я не вижу слов, но касаюсь страниц и переворачиваю их, пока книга не заканчивается. Однажды Айзек видит, как я это делаю, и смеётся надо мной.

— Почему бы тебе просто не прочитать книгу? — спрашивает он.

— Не могу сосредоточиться. Я хочу, но не могу.

Он подходит и забирает книгу из моих рук. Диван прогибается, когда Айзек усаживается рядом со мной и открывает её на первой странице. Он сидит так близко, что наши ноги соприкасаются.

Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни  или это место займёт кто-нибудь другой должны показать последующие страницы.

Закрываю глаза и слушаю его голос. Когда он читает слова «мне предопределено испытать в жизни несчастья», мои глаза резко открываются. Я хочу сказать: «Проклятье». Может быть, Дэвид Копперфилд, не так уж плох. Сейчас не первый раз, когда Айзек мне читает. Последний раз происходил в других условиях. В других, но очень похожих на эти. Он читает, пока его голос не становится хриплым. Тогда я забираю у него книгу и читаю, пока мой тоже не хрипнет. Мы отмечаем место, где остановились, и откладываем её до завтра.

Испорченная кровь _11.jpg

Ничего не происходит в течение нескольких недель. Мы разработали рутину, если это можно так назвать. Всё вроде для того, чтобы оставаться в здравом уме изо дня в день и выжить. Я называю это Циклом Здравомыслия. Когда вы заперты, вам нужно как-то убить время, или же вы начнёте чувствовать покалывания, как тогда, когда сидите в одном и том же положении слишком долго, и ваши ноги пронзают иголки. А когда тому же подвергается ваш мозг — это верный путь к психушке. Поэтому мы стараемся поддерживать рутину. Или только я, по крайней мере. Айзек выглядит так, будто ему вот-вот потребуется «Галоперидол» (прим.пер.: лекарство от шизофрении) и обитая палата. Он делает кофе по утрам, так было решено. В кладовой огромный мешок кофе в зёрнах и несколько банок растворимого. Доктор использует зёрна, говоря, что когда мы используем всё топливо в генераторе, можно будет греть воду для быстрорастворимого кофе над огнём. Когда... не если.

Мы пьём наш кофе за столом. Обычно в тишине, но иногда Айзек говорит, чтобы заполнить тишину. Мне нравятся эти дни. Он рассказывает мне о случаях, с которыми сталкивался... сложные операций, пациенты, которые выжили, и те, кто нет. После этого мы едим завтрак: овсянку или яичный порошок. Иногда крекеры с вареньем. Затем расстаёмся на несколько часов. Я ухожу наверх, доктор остаётся внизу. Обычно я использую время, чтобы принять душ и посидеть в комнате с каруселью. Не знаю, почему сижу там, может, чтобы сосредоточиться на странности всей ситуации. После этого мы меняемся. Мужчина поднимается, чтобы принять душ, а я спускаюсь посидеть в гостиной. Вот тогда я делаю вид, что читаю книги. Мы встречаемся на кухне пообедать. Мы знаем, что время обеда по голоду, а не по положению солнца или часам. Тик-так, тик-так.

На обед консервированный суп или тушёная фасоль, приготовленные с хот-догами. Иногда Айзек размораживает хлеб, и мы едим его с маслом. Я мою посуду. Он наблюдает за снегом. Мы пьём ещё кофе, затем я поднимаюсь на чердак, чтобы поспать. Не знаю, что доктор делает в это время, но когда я снова спускаюсь вниз, он беспокойный. Хочет поговорить. Я использую лестницу для тренировки, поднимаюсь вверх и вниз. Каждый день я обегаю дом изнутри, делаю приседания и отжимания, пока не чувствую, что не могу двигаться. У нас много часов между обедом и ужином. В основном мы просто бродим по комнатам. Ужин — это большое событие. Айзек готовит три блюда: мясо, овощи и что-то из углеводов. Я с нетерпением жду его ужины, не только из-за еды, но и ради развлечения. Спускаюсь вниз пораньше и усаживаюсь за стол, чтобы наблюдать, как мужчина готовит. Как-то я попросила его озвучить всё, что он делает, чтобы я могла представить, что нахожусь на кулинарном шоу. Айзек сделал, но только изменил свой голос, акцент и говорил в третьем лице.

«Айзиикэвозьметэсейчасээтотэкусокэмяса и эзажаритэнаэмасле и....».

Каждые несколько дней, когда настроение лёгкое, я прошу другого Айзека приготовить мне ужин. Мой любимый — Рокки Бальбоа (Прим. ред.: «Ромкки Бальбома» — художественный фильм, снятый режиссёром Сильвестром Сталлоне, который является автором сценария и исполняет главную роль. Является шестой частью в серии фильмов о боксёре Рокки Бальбоа), в котором мужчина называет меня Эдриан и имитирует ужасную попытку Сильвестра Сталлоне говорить с филадельфским акцентом. Таковы наши лучшие вечера — маленькие всплески среди плохих. Во время плохих мы не разговариваем вообще. В эти дни снег громче похищенных заложников.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: