– Вы не голодны, милорд?

Мистрис Маккэллум уставилась на превосходно прожаренную оленину, на нежные овощи, собранные в саду, на чудесный пудинг с бренди. Милорд даже не притронулся к еде.

С тех пор как Диллон вернулся домой с братьями, он ничего не ел. Вместо радости от встречи, которой все они с таким нетерпением ожидали, казалось, темное облако опустилось на Кинлох-хаус.

– Нет, мистрис Маккэллум. Мне не хочется есть.

– Но ведь…

– Оставьте, мистрис Маккэллум, – тихо проговорил отец Ансельм.

С глубокой печалью они наблюдали, как Диллон встал из-за стола и подозвал собак, которые послушной трусцой последовали за ним в его комнаты. Войдя туда, он плотно прикрыл дверь, словно желая отгородиться от взрывов смеха Саттона и Шо, доносившихся снизу, отгородиться от всех звуков жизни. Самому ему не хотелось ни смеяться, ни жить. Все слишком напоминало ему о том, что он утратил.

Но ведь она не потеряна для него, упрямо напоминал он себе, выходя на галерею. Он сам отослал ее от себя. Проклятая честь стоила ему единственной женщины, которую он любил.

Прислонившись боком к выступу, он взглянул наверх, в сторону главной башни, и увидел силуэты Гвиннит и Руперта – они кормили голубей. Все эти дни юная служанка не отходила от Руперта. Раны юноши чудесным образом затянулись, и, судя по рассказам мистрис Маккэллум, произошло это только благодаря любви и преданности молоденькой служанки. Теперь они вместе поднимались на башню.

Любовь и преданность. Возможно, это и есть самое настоящее чудо… Чудеса бывают не часто, но без них жизнь превратилась бы в жалкое, бесцельное существование.

Силуэты молодых людей обернулись друг к другу; тот из них, кто был выше, склонил голову, а фигурка пониже потянулась к нему. Две тени слились в одну, и Диллон поспешно отвернулся, чувствуя себя лишним.

Он перевел взгляд на расстилавшийся далеко перед ним родной край. При виде этой картины он всегда ощущал, как волнуется его кровь: суровая природа Нагорья навечно приковала к себе его сердце. Погода сейчас стала мягче, и все вокруг было залито сияющими красками лета. Луга казались сочно-лиловыми благодаря покрывавшему их вереску. Листья дубов и ольхи, сосен и берез приобрели насыщенную изумрудную окраску, вода в озерах была кристально чистой и голубой, как небеса над головой. И все же… Диллон отвернулся, не в силах более выносить красоту расстилавшейся перед ним картины.

Усевшись в кресло, он лениво взял в руки вышивание, которое Леонора оставила здесь… Как давно все это случилось? Неужели действительно прошло более двух недель? Он со своими людьми а несколько дней остался в южной, менее гористой части Шотландии, помогая Броди из Морейшира заново отстроить свой дом. Каждый день Алтея, потрясенная отвагой благородной леди, рассказывала ему о мужестве англичанки перед лицом смертельной опасности. Она называла Леонору самой замечательной женщиной из всех, с кем ей доводилось встречаться.

Замечательная… Да, так оно и есть. Стоило ему подумать о ней, как боль с новой силой впилась в его сердце.

Диллон принялся рассматривать затейливую вышивку, выполненную в ярких алых и золотистых тонах. Стежки были ровными и аккуратными, а фигуры, изображавшие мужчину и женщину верхом на лошади, казалось, оживали, когда он смотрел на них. Женщина одета в роскошное платье цвета темного аметиста, над ее головой вышит герб Англии. На мужчине – грубый горский наряд, на боку его – украшенный драгоценными камнями меч. Диллон взглянул на свой меч, который снова занял прежнее место над камином. Леоноре удалось передать мельчайшие детали бесценной отделки.

Вышивка повествовала о ее похищении из замка отца и путешествии в крепость, расположенную в сердце Нагорья. Он увидел и шайку английских солдат в лесу, и хижину арендатора на границе с Англией. Имея в своем распоряжении только иголку с ниткой, Леонора сумела изобразить и Флэйм, скакавшую через луг бешеным галопом, и Руперта с его голубями, и миловидную Гвиннит, и толстушку мистрис Маккэллум, окруженную толпой слуг. Все мельчайшие детали были точно подмечены и переданы с удивительной живостью.

Диллон прикрыл глаза и представил себе, как она сидела тут, отчаянно борясь с одиночеством. Хотя в то время на ней было лишь простое крестьянское платье из небеленой шерсти, а волосы ровной волной спадали ниже талии, все равно ее красота казалась воистину царственной и величественной.

Если бы только его сестра приохотилась к занятиям столь же мирным. Девочка беспокоит его… Она так упряма. Так своевольна. Так решительно настроена подражать своим братьям. Награди ее Господь старшей сестрой, подобной Леоноре, возможно, от нее девочка могла бы перенять хитроумное искусство быть настоящей женщиной.

Со дня возвращения своих братьев Флэйм, похоже, пребывала в таком же мрачном настроении, как и он сам. Раны ее зажили, но все равно она выглядела хмурой и недовольной, все время проводя в бешеной скачке по окрестным холмам и возвращаясь поздно вечером, а то и к рассвету. Подумав о своей сестре, Диллон неожиданно вспомнил, что не видел ее за столом. Он покачал головой. Разве может он винить ее за то, что она не приходит к общей трапезе, когда сам он поступает точно так же?

Он положил вышивку на стол и подошел к камину. Подбросив в огонь еще одно полено, он постоял, облокотившись на каминную полку и наблюдая, как языки пламени лижут темную древесину.

Как вынести ему долгие дни и ночи, бесконечно долгие годы без горячо любимой Леоноры? Сможет ли он забыть о боли, терзающей его сердце и душу, и найти в себе силы жить?

Темные, мрачные мысли одолевали его, а потому и не обратил внимания на громкий стук в дверь.

– Нет, мистрис Маккэллум. Мне по-прежнему нe хочется есть. Оставьте меня.

Стук раздался во второй раз, собаки вскочили принялись скулить и повизгивать. Сквозь закрытую дверь послышался приглушенный голос Флэйм:

– Я долго ехала верхом и устала, Диллон, так что открывай скорее.

– Уйди, Флэйм. У меня сейчас нет настроения спорить.

– У меня тоже. Отпирай. – И она застучала с новой силой.

Диллон быстро пересек комнату и распахнул дверь.

– Неужели ты ничуть не уважаешь мое желание побыть одному?

– Ни капельки.

Улыбка, игравшая на ее губах, казалась такой дерзкой, что он почувствовал отвращение к чужой радости и резко отвернулся со словами:

– Ты просто бессердечная плутовка.

– Да, а ты – глупец, Диллон Кэмпбелл, – ответила она ему в спину. – Но надо же кому-то окупить твою вину.

Он тупо уставился в огонь.

– Что за ерунду ты городишь?

– Увидишь… – вполголоса произнесла Флэйм и выскользнула из комнаты.

Он обернулся, намереваясь запереть дверь и предотвратить новое вторжение.

И застыл, заметив представшее на пороге комнаты видение. Девушка откинула капюшон подбитого мехом горностая плаща, и по плечам рассыпались густые черные волосы. На щеках ее играл румянец, напоминавший цветом спелые яблоки. Казалось, она только что сошла с коня.

– Леонора. – Высокий и прямой, он стоял, опасаясь пошевелиться, боясь, что прелестное видение исчезнет. – Ты действительно здесь?

– Да. – Она шагнула к нему, и широкая юбка алого атласа мягко колыхнулась вокруг ее стройных ног.

– И ты не приснилась, не пригрезилась мне?

– Нет, Диллон. Я не видение. – Она приблизилась еще на шаг и дотронулась до него рукой. – Я самая настоящая.

– Но тогда как же… – Он запнулся и начал снова: – Как же ты оказалась здесь?

– Меня привезла Флэйм. Она сказала, что боится за тебя, Диллон. Боится, что твое бедное сердце навсегда разбито.

– Она сказала тебе правду, ибо и сам я боялся того же. С того дня, как я вернулся, воспоминания о твоем пребывании в Кинлох-хаусе преследуют меня. Везде, куда бы я ни глянул, мне видишься ты. Даже во сне мне некуда бежать и негде укрыться от этой боли. Я чувствую себя потерянным, все опостылело мне, даже жизнь.

– Да, – прошептала она. – Со мной было то же самое. О, любовь моя, что же нам делать?