Но, изменив образ жизни, фру Ворше с годами стала настоящей женщиной из простонародья. Высшие слои городского общества никак не могли простить ей ее прогулки в коляске по городу, а еще больше они возмущались тем, что она, дама, опустилась до того, что стала простой лавочницей. Но трудовой народ, наоборот, полюбил фру Ворше и охотно посещал маленькую темную лавочку. Поэтому, вопреки всем недобрым предсказаниям, «дело» мадам Ворше шло хорошо, — ведь это дело было совсем простой мелочной лавочкой.

Верный господин Самюельсен работал за троих. Это был маленький седоватый запыленный человечек с лицом, похожим на сухую винную ягоду. Возраст его определить было трудно: ему могло быть и сорок и шестьдесят. В монотонной жизни Самюельсена был только один значительный момент: тот вечер, когда он пришел к фру Ворше со своими книгами и расчетами. А затем он честно и преданно помогал ей выбиться из многочисленных затруднений.

Но и сам господин Самюельсен тоже вел ожесточенную личную борьбу — со всей городской детворой. С давних пор любимым развлечением ребятишек было «петь песенку про Питера Нилкена». Проделывалось это так: собирались толпой — чем больше, тем лучше, — главным образом в сумерки, и осторожно подкрадывались к лавочке Ворше. Когда вся маленькая банда оказывалась под окнами господина Самюельсена, дети запевали вдруг на старинный мотив:

Проказники повторяли эту песенку все громче и громче, пока раздосадованный Нилкен не перескакивал через прилавок с металлической линейкой в руке.

Тогда детвора с криком и топотом разбегалась по узкому переулку и темным улочкам: ведь ходили слухи, что на металлической линейке запеклась человеческая кровь! А господин Самюельсен спокойно возвращался на свое привычное место. За долгие годы такие скачки через прилавок вошли у него в привычку — это был единственный способ иметь хоть часок покоя.

Никто не мог бы упрекнуть фру Ворше за то, что она боготворила сына; пожалуй, это ведь было единственное, из-за чего ей стоило трудиться и страдать! Якоб тоже был хорошим сыном и вообще постепенно выравнялся. В детстве он стоил матери многих слез, когда, бывало, приходил домой в синяках и оборванный после драки. Дело в том, что «в мальчике было слишком много пороху», как говаривал ректор; и когда Якоб вспыхивал, он охотно бросался в драку с самыми сильными школьниками. Но с годами характер его становился ровнее, а когда он возвратился из-за границы и принялся за организацию своего предприятия, он был (и такого мнения держалась не одна только фру Ворше!) самым красивым и воспитанным молодым человеком в городе.

Якоб Ворше взял старую контору своего отца в старом здании, выходящем на базарную площадь и на пристань. Он занимался частично посредническими делами, частично торговыми операциями. Во всяком случае в торговле зерном, которая до сей поры была почти исключительно в руках фирмы Гармана и Ворше, он начал удачно конкурировать с этой фирмой. Впрочем, она имела столько связей во всех концах страны, что куда бы Якоб ни обращался, он сталкивался с Гарманом и Ворше.

Мортен предложил было раз навсегда прекратить эту борьбу, придушив мелкого конкурента, прежде чем он станет опасным. Но консул Гарман не хотел и слышать об этом. Он воспылал необъяснимой нежностью к молодому Ворше. Во всех делах консул сознательно уступал ему, и, наконец, дошло до того, что «конкурент» стал постоянным воскресным гостем в Сансгоре.

Вначале Якоб Ворше не хотел оставлять мать одну по воскресеньям, но фру Ворше сказала:

— Пожалуйста, не выдумывай, дурачок! Неужели ты воображаешь, что нам с Самюельсеном хочется, чтобы ты сидел дома и смеялся над нами, когда мы играем в рамс? И кроме того, — она чуть-чуть толкнула его в бок при этих словах, — ты ведь знаешь, что там есть кому тебя поджидать!

— Ах, мама! Пожалуйста, оставь намеки! Ты же сама видишь, что из этого никогда ничего не выйдет!

— Слушай, Якоб! — сказала фру Ворше, подбоченившись. — Как ты ни умен, а все-таки ты большой болван, поистине болван, когда дело касается женщин. Ты подумай, как все могло бы хорошо устроиться! Говорят, что она немножко чудаковатая, эта фрекен Ракел, но ведь не совсем же она сумасшедшая! Ты только не упускай своего — и в конце концов все получится как следует! И как тогда все хорошо устроится!

Это был излюбленный припев во всех рассуждениях фру Ворше на эту тему. И сын понимал, что противоречить ей не имеет смысла. Также не имело смысла предлагать ей, чтобы она прекратила заниматься мелочной торговлей или хотя бы поручила это кому-нибудь другому.

— Я от безделья заболею водянкой, а Самюельсен через две недели совсем высохнет, если у нас не будет этой лавочки! — обычно говорила она.

— Да, но… — возражал Якоб. — Теперь ведь тебе не нужно больше работать! Ты заслужила право отдохнуть на старости лет! Притом у тебя ведь ноги болят… суставы.

— Суставы! — восклицала фру Ворше, ударяя себя по ляжкам. — Будь уверен! Суставы у меня еще достаточно здоровые для хорошей лавочницы!

— Ну купи себе по крайней мере лошадь и коляску. Средства на это ведь у тебя есть!

— Я уже раз прокатилась по городу, и с пользой для себя! — отвечала мать. — И я думаю, что прокачусь еще раз, но это будет уже тогда, когда я покончу со всеми земными заботами!

С ней ничего нельзя было поделать. Так они с Самюельсеном и остались в милом их сердцу заднем флигеле, а Якоб водворился в главном здании. Бывая в комнатах своего сына, фру Ворше с величайшим наслаждением разыгрывала из себя «даму». Но возвратившись в заднюю пристройку, она заливалась смехом и хлопала себя по ляжкам: она действительно стала настоящей женщиной из простонародья.

Однажды в субботу, после обеда, кандидат Дэлфин вошел в контору Якоба Ворше с книгами, которые он брал читать.

— Знаете ли, я ведь купил себе лошадь! — сказал он весело.

— Да ну! — отвечал Ворше. — Что это за новое безумие?

— Нет, понимаете ли, я забрал себе в голову, что фрекен Мадлен должна увидеть меня верхом на лошади. Полагаю, что это произведет на нее неизгладимое впечатление! Вот: я появляюсь на хорошей лошади с развевающейся гривой — на манер генерала Прима,[20] — вот так! — Он галопом промчался по комнате и остановился перед Ворше. — Вот так! Да еще мрачный взор, направленный вниз! Эффект будет огромный — не правда ли?

Якоб Ворше не мог не рассмеяться, хотя ему не нравилась та легкомысленная манера, с которой относился Дэлфин к Мадлен.

— Вы, надеюсь, не поедете в Сансгор сегодня верхом?

— Нет! К несчастью, не поеду! Это будет неразумно: я ведь не могу поехать в специальном костюме для верховой езды, а ехать верхом на лошади в простом штатском — смешно! Нет! Но вечером я думаю проехаться мимо, этак между шестью и семью — понимаете? Освещаемый последними лучами заходящего солнца, я только проеду мимо забора сада, поклонюсь издали — и все! О! Этому будет трудно противостоять!

— Я боюсь, или, вернее сказать, я надеюсь, что фрекен Мадлен просто не умеет ценить вашей изысканной манеры ухаживать за нею, — сказал Ворше полушутя, полусерьезно.

— О глубокоуважаемый! Вы не знаете женского сердца! И откуда бы вам знать его, вам, который ищет идеала в женщине, борющейся за равноправие: в этакой большой мускулистой особе с усиками над верхней губой и книгой «Рабство женщин» под мышкой!

— Довольно, черт вас побери! — воскликнул Ворше. — Вы в самом невозможном настроении! Идите-ка лучше к фру Фанни. Вы ей сегодня покажетесь очаровательным.

— Хорошая мысль, которая, впрочем, у меня уже была! — отвечал Дэлфин, беря свою шляпу. — Таким образом я, кроме того, абонирую себе место в коляске на завтра!