Значит, перед ним труп графа Питти. Теперь оставалось только дождаться Джексона.

Рэймидж побежал вверх по склону, крича:

— Джексон, в шлюпку!

— Есть, сэр!

Американец был все еще на дюнах.

Чувствуя груз ответственности за судьбу шлюпки и ее важных пассажиров, Рэймидж побежал вниз, к берегу реки. Через несколько мгновений Смит уже помогал ему влезть на борт.

— Джексон скоро будет. Уведите гичку с банки, установите румпель. Немедленно все на борт, — скомандовал он матросам, как только почувствовал, что шлюпка сошла с мели.

Когда моряки перебрались через планширь и заняли свои места на банках, он приказал:

— Готовь весла! Вываливай! Когда я дам команду «Пошли», гребите изо всех сил — от этого зависит наша жизнь.

Где же, черт возьми, Джексон? Ярдах в пятидесяти на берегу он мог различить группу людей, опустившихся на колено: французские солдаты готовились к стрельбе. Выбирай, парень: жизнь Джексона или жизни шести моряков и двух итальянцев, которых высоко ценит адмирал Джервис? Проклятье, что за выбор!

Тем не менее, можно еще немного подождать — солдатам пришлось выдержать нелегкую скачку, и им нелегко будет взять точный прицел. На мгновение на вершине ближайшей дюны возник темный силуэт, на даже этого мгновения было достаточно, чтобы узнать худощавую, нескладную фигуру Джексона.

— Быстрее, черт тебя побери!

Лейтенант снова разоснастил румпель, положив его на банку, и перегнулся через транец, готовясь подхватить Джексона. Американец достиг берега и понесся по воде широкими, словно скачки лошади, шагами. До слуха Рэймиджа донесся поток ругательств, которые кто-то истерически выкрикивал сзади него по-итальянски, и почти одновременно понял, что французы открыли огонь. Кто-то тянул его за полу мундира и колотил в спину. Джексону оставалось преодолеть четыре ярда.

Рывки и удары сделались более настойчивыми. Потом стала очевидной связь между этими рывками и итальянской бранью. Сейчас итальянец пискляво умолял его: «Бога ради, отплывайте, скорее же, во имя господа!»

Три ярда, два, один — он схватил Джексона за запястье и закричал: «Порядок, ребята! Теперь навались! Дружно!» Мощным рывком лейтенант перетащил американца через транец. Тот вдруг застонал, и Рэймидж понял, что тот зацепился за руль.

— Давай же, залезай! — Рэймидж подтолкнул Джексона и торопливо оснастил румпель. Матросы гребли прямо в море, в результате чего они по-прежнему находились в пределах дальности выстрела из мушкета. Лейтенант переложил румпель, повернув шлюпку кормой к солдатам, так чтобы она представляла собой наименьшую мишень. Как раз в тот момент, когда он обернулся, на берегу мелькнули три вспышки, и один из матросов застонал, выпустив весло.

Джексон подскочил вовремя, чтобы поймать весло прежде, чем его утащит за борт.

— Помоги ему, Джексон, потом займешь его место.

К тому времени, когда французы перезарядят, шлюпка должна уже будет почти скрыться из виду на фоне окутанного тьмой западного горизонта.

Итальянец теперь скрючился на днище. О его присутствии Рэймидж догадывался лишь по доносившимся до него приглушенным, монотонным звукам молитв, произносимых на латыни, да еще потому, что моряки заволновались, не понимая, что происходит. Молитвы хороши, когда они уместны, подумал Рэймидж. Но если их бормотать, подобно охваченному ужасом священнику, приводя в беспокойство матросов, то шлюпка — не подходящее место, ведь паника разгорается, как пламя.

Он пнул его ногой и рявкнул по-итальянски:

— Basta! Хватит — помолишься позже, или делай это про себя.

Нытье прекратилось. Солдаты должны уже изготовиться к следующему залпу. Рэймидж посмотрел на берег: тот был еще различим.

Он чувствовал, что люди напряжены. И это неудивительно, поскольку им пришлось сидеть в шлюпке или стоять по пояс в воде рядом с ней, пока вокруг шла оживленная перестрелка.

— Джексон, — Рэймидж обратился к американцу, чтобы отвлечь людей, — что за ужасный звук ты издал там, на берегу? Где это ты выучился такому трюку — голыми руками расправляться с кавалерией?

— Ну что ж, сэр, — произнес Джексон. Голос его звучал слегка виновато. — В последнюю войну я был при Каупенсе[22] вместе с полковником Пикенсом, сэр, и эта штука очень помогала против ваших драгун: им никогда не приходилось прежде иметь дело ни с чем подобным.

— Полагаю, так, — вежливо согласился Рэймидж, доворачивая шлюпку на полрумба вправо.

— Уверен, что так, сэр, — с воодушевлением продолжил Джексон, — Только когда мне в последний раз приходилась проделывать это, за мной по узкой дорожке гналось целое подразделение драгун.

— Вот как? И это сработало? — поинтересовался Рэймидж, понимая, что моряки, продолжая грести, внимательно прислушиваются к разговору.

— Еще как, сэр! Я вышиб из седла всех, за исключением одного или двух в последнем ряду.

— Где же ты научился такого рода, хм… искусству?

— Я же вырос в лесу, сэр, в Южной Каролине.

— О, мадонна! — раздался из под банки голос с сильным иностранным акцентом. — Мадонна! И в такой час они болтают каких-то о лошадях и коровьих загонах.[23]

Рэймидж обернулся и посмотрел на девушку. Ему пришло в голову, что с тех пор, как они поднялись на борт, он о ней даже не вспомнил.

— Не будете ли вы любезны попросить вашего друга прикусить язык?

Она склонилась к своему соотечественнику, лежавшему почти у самых ее ног, но он и сам все понял.

— Прикусить язык? — воскликнул он на итальянском. — Как я могу прикусить язык? И с какой стати я должен это делать?

Рэймидж холодно ответил по-итальянски:

— Я не имел в виду «прикусить язык» буквально. Просто просил вас перестать разговаривать.

— Перестать разговаривать? И это когда вы сбежали, оставив моего раненого кузена лежать на берегу! Когда вы бросили его! Когда вы удираете, как заяц, а ваш приятель вопит от страха, как женщина! Мадонна, как я могу молчать!?

Девушка наклонилась к нему и стала говорить что-то, не повышая голоса. Рэймидж, которого терзала холодная ярость, радовался, что моряки не понимают, о чем речь. Внезапно итальянец выбрался из под банки и вскочил на ноги, заставив одного из матросов потерять равновесие и пропустить гребок.

— Сидеть! — рявкнул Рэймидж по-итальянски.

Итальянец не обратил на него внимания и начал сыпать ругательствами.

— Я приказываю вам сесть. Если вы не подчинитесь, мои люди принудят вас, — отрезал лейтенант.

Рэймидж перевел взгляд на девушку и спросил:

— Кто это такой, и почему так ведет себя?

— Это граф Пизано. Он проклинает вас за то, что вы бросили его кузена.

— Его кузен мертв.

— Но мы слышали его голос, он звал на помощь.

— Она ему больше не нужна.

— А граф Пизано уверен в обратном.

Верит ли она Пизано? Маркиза отвернулась от него, так что капюшон накидки снова скрыл ее лицо. Конечно, верит. Ему припомнилась Башня: неужели она также думает, что он играет краплеными картами?

— Почему в таком случае он не пошел спасать своего кузена? — огрызнулся Рэймидж.

Она повернулась к нему:

— А почему он должен был это делать? Ведь это вам поручили спасти нас.

Ну что возразишь против такой твердолобости? Рэймидж чувствовал в душе такую боль, что не стал и пытаться. Он пожал плечами и добавил:

— Все дальнейшие разговоры об этом эпизоде должны вестись также исключительно на итальянском. Скажите об этом Пизано. В мои намерения не входит подрывать дисциплину на шлюпке.

— Как это может угрожать дисциплине?

— Поверьте мне на слово. Помимо прочего, если эти парни поймут, о чем он толкует, его просто выбросят за борт.

— Какое варварство!

— Может быть, — с горечью сказал Рэймидж. — Но не забудьте, через что им пришлось пройти, чтобы спасти вас.

На некоторое время он погрузился в угрюмое молчание. Потом скомандовал: