Сколько гения, как много
Человеческой мечты
Тут потрачено, чтоб строго
Эти гордые черты,
Эти линии к порогу
Деспотического бога
Мир взнесли от суеты.
Сколько тут людской работы,
Сколько пота… Боль и страх
В этом блеске позолоты,
В этих легких куполах.
Как колонн крылаты взлеты!
Как работали илоты,
Нищий люд, в ярме заботы
Изнывая на лесах!
Дни церквей и черных келий,
Как миражи, отлетели,
Свет навек их позабыл.
Шум работы и веселья
Побережья огласил,
И дороги запестрели
Сквозь леса и мрак ущелий,
И растет иной Растрелли,
Где Растрелли старый был.
<1935>
О странном здании не ратуя,
На нем мы остановим взгляд:
Окаменели там пернатые,
Там когти и клыки висят,
Газели там, и с павианами
Меж ибисов — гиппопотам, —
Пустынными мы дышим странами
И джунгли вспоминаем там.
О стиле вовсе забываючи
В пылу охотничьем своем,
Убийца львов, губитель заячий,
Пан Городецкий вывел дом.
Он строил дом, как в детстве клеим мы
Избушку для своих забав,—
Его различными трофеями
Или подобьем их убрав.
О вкусах спорить не положено,
Но разве речь о вкусе тут —
Ведь эти окна и прихожая
Как символ той поры встают.
Хоть следопыта африканского
Не увенчает свежий лавр, —
Но памятник каприза панского
Занятней, чем ихтиозавр.
<1935>
Я этим не хвалюсь, что мало я знаком
С чудесной техникой, с величьем индустрии,
Но солнце и гроза здесь, в Киеве моем,
Волнуют душу мне — чудесные, родные.
Любуюсь я людьми, жму крепко руку им,
Внимаю их словам, ловлю в глазах сиянье,
И небо кажется мне куполом большим
Многоколонного, торжественного зданья.
Еще есть уголки, где плесневеет тлен,
Усмешки злобные, предательские взгляды,
Еще потайный враг готовит ряд измен —
В счастливой гордости слепыми быть не надо.
Торжествовать — о нет! Работать — да! Нужна
Работа! Напрягать все мускулы, как струны!
Потоплен злой кумир, но хочет всплыть со дна…
А вольный Днепр шумит: «Не выдыбай, Перуне!
[19]»
<1935>
Высокий взлет холмов, деревьев рост могучий,
И Днепр, атласные взметнувший рукава,
Дома и здания, обрывов желтых кручи,
И марево песков, и камни, и трава,
И эта даль, леса́ в струистости бескрайней,
И склоны, где растет полынь и зверобой,
Оркестра медный рев, и звон, и шум трамвайный,
Работ и отдыха напевно-мерный строй,
И черно-сизый дым в низине над Подолом,
Покрасок запахи, асфальт в котлах, костры,
И пляж, где счета нет телам бронзово-голым,
И эта суетня весенней мошкары —
Весь этот кругозор с чертою огневою,
Переломляясь в блеск глазных несчетных призм,
Течет одним путем с Батуми и Москвою
В обширный океан, течет — в социализм.
Прозрачна синева, как будто вырезная,
И пурпур паруса окрасил, золотя…
Как дивно всё цветет, сверкает даль какая,
Певучий Киев мой, немых веков дитя!
Свет электричества в закутах тьму рассеет,
Рука рабочего поднимет звонкий щит,
Широководный Днепр уже не обмелеет,
И солнце прорастет сквозь киевский гранит.
<1935>
Над землей сентябрь и август
Шпаги длинные скрестили,
Несмертельные две шпаги —
Желтый луч и серый дождь.
Над медвяною землею,
Над пустынным колким жнивьем,
Над баштанами, где зреют
Зеленеющие тыквы,
Над протяжным птичьим свистом
Несмертельный бой идет.
Сталь о сталь звенит неслышно,
То сверкнет, то снова гаснет,
Очи синие встречают
Серых длинные ресницы,
Только злобы нет в очах!
Сколько сил в любом движенье,
Кровь живет в ударе каждом,
На десницах обнаженных
Бьются мускулы, как струны,
Смех слетает с полных губ.
А земля — в красе медвяной,
А поля, мечтая, дремлют,
А в просторных огородах
Тыквы стелются на грядах,
И в протяжном птичьем свисте —
Крыл широких ровный взмах.