Стихотворение «Муза» – одно из самых страшных стихотворений Надсона – посвящено Мережковскому.
В 1883 году Мережковский завершает гимназический курс и поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета.
Старший современник нашего героя вспоминает, что петербургское университетское студенчество тех лет являло собою особый, живущий по самостоятельным, освященным незыблемой традицией законам, «микрокосм».
Тон задавали студенты-естественники, почитающие «настоящими» только точные науки и с презрением относившиеся к филологии и философии, которые считались родом «умственного разврата». Впрочем, позитивистская философия была исключением – чтение Конта и Бентама поощрялось, поскольку их доктрины стремились свести идеальное начало к физиологии и математике. Разумеется, безусловным авторитетом пользовался дарвинизм, недвусмысленно связываемый с пафосом атеистического скепсиса. Традиционная для студенчества вообще интеллигентская фронда в эти годы была еще сильна: в студенческой среде преобладали народнические настроения. Само слово «народ» вызывало самый неподдельный энтузиазм: стоило среди толпы студентов кому-то крикнуть: «Господа, народ!» – как все откликались на это бурными возгласами: «Да здравствует народ!»
Эстетические вкусы были односторонними: ценились «гражданские» стихи Некрасова и поэтов-«шестидесятников», штудировался роман Чернышевского, ценились тенденциозная беллетристика в духе позднего «Современника» с ее непременным пиететом к «мужику» как вместилищу «общинных добродетелей». На студенческих сходках пели:
Университет сотрясали политические процессы – достаточно вспомнить дело Александра Ульянова, разразившееся в тот самый год, когда Мережковский переступал порог университета. Политическая лояльность не поощрялась: к студентам-«белоподкладочникам» относились с враждебностью, а неодобрение либеральных взглядов, высказанное вслух, могло повлечь за собой бойкот. В чести были бессребреничество и проповедь жертвенности: студенты щеголяли неряшливой, бедной одеждой и гордились «безбытностью» – имущество большинства составляли тюк с бельем да связка лекций. Зато к изучению наук здесь относились с необыкновенным старанием: считалось позором готовиться к экзаменам только по лекциям и учебникам, надо было освоить, как тогда говорили, «литературу предмета». Очень распространены были кружки самообразования, где шли оживленные дискуссии по поводу прочитанных книг.
Историко-филологический факультет, на который поступил Мережковский, был, как уже говорилось, в то время не в чести, причем это общее мнение разделяла и большая часть университетской профессуры. Так, на вопрос абитуриента, мятущегося между физико-математическим и историко-филологическим факультетами, профессор-естественник мог ответить, брезгливо поморщившись: «У каждого, милостивый государь, свои вкусы: одного влечет к точным знаниям, другой предпочитает копаться в куче навоза». На филологические науки переносилась антипатия к «классическому» образованию, выработанная у большей части воспитанников университета в гимназические годы. С другой стороны, и кадровый состав историко-филологического факультета терялся перед созвездием ученых с мировым именем (Менделеев, Бутлеров, Сеченов, Вагнер, Бекетов), украшавших тогда факультеты естественных наук.
Судя по явно автобиографическим фрагментам, вошедшим в первую повесть в стихах «Вера», факультет произвел на Мережковского не самое благоприятное впечатление, хотя первые дни он с восторгом бродил по университету, с благоговением заглядывая в большие аудитории, лаборатории и библиотеки и предуготовляясь с прилежанием внимать лекторам. Последние быстро разочаровали: философию, историю, юриспруденцию здесь читали схоластически, не особенно заботясь о влиянии лекционного материала на слушателей. Отношения с товарищами тоже не наладились: подобно герою своей поэмы, Мережковский не мог узнать в них «студента добрых старых дней»:
Единственным по-настоящему сильным университетским переживанием этих лет оказалось посещение лекций профессора Ореста Федоровича Миллера – известного историка литературы, первого биографа Достоевского. На квартире у Миллера собирались самые ревностные ученики, составившие своеобычный «литературный кружок». За кружкой чая, в чаду табачного дыма здесь спорили «идеалисты» и «народники». Особый интерес вызывало толстовство, только-только начавшее распространяться в кругах интеллигентной молодежи. Среди самых читаемых книг Мережковского в ту пору – гектографированная копия толстовской «Исповеди». Особенно его привлекали идеи «опрощенья», возвращения к идеалу патриархальной жизни и толстовский идеализм, преодолевающий религиозный нигилизм демократической интеллигенции. Но полного согласия со взглядами Л. Н. Толстого Мережковский никогда не ощущал:
Мережковский-студент – классический образец мятущегося «русского мальчика», причудливо соединяющий в себе все: и «бунт» Ивана Карамазова, и благоговейную веру Алеши. «В студенческие годы я очень увлекался позитивистской философией – Спенсером, Контом, Миллем, Дарвиным. Но, с детства религиозный, я смутно чувствовал ее недостаточность, искал, не находил и безвыходно мучился».
Миросозерцание Мережковского формируется в эти годы под сильным воздействием литературных знакомств, прежде всего – под влиянием Николая Константиновича Михайловского, которого Мережковский всегда называл первым в ряду своих учителей.[6]
Выдающийся мыслитель и публицист, блистательный литературный критик Н. К. Михайловский становится в эти годы одним из самых влиятельных идеологов позднего народничества. Полагая сущностью прогресса развитие человеческой личности, Михайловский отрицал капиталистическую цивилизацию, ибо полагал, что при капитализме личная свобода, личный интерес, личное счастье «кладутся в виде жертвоприношения на алтарь правильно или неправильно понятой системы наибольшего производства». Буржуазный прогресс с его урбанизмом и развитием индустриализации объявлялся фикцией; лишь тогда, когда общество будет способствовать развитию индивида в подлинную личность, человечество действительно двинется вперед. В этом смысле, по мнению Михайловского, гораздо «прогрессивнее» капиталистической фабрики, где царствует «господин купон», – русская крестьянская община, ибо она, безусловно, нравственнее в своем отношении к человеку. Русская община виделась Михайловскому готовым народно-социалистическим институтом, ячейкой будущего народного производства, что создаст справедливое общественное устройство, где «личность, повинуясь закону развития, борется или, по крайней мере, должна бороться за свою индивидуальность, за самостоятельность и разносторонность своего я».
6
Н. К. Михайловский (1842–1904) происходил из мелкопоместных дворян Калужской губернии. Учился он в Костромской гимназии, завершив которую, поступил в Петербургский институт корпуса горных инженеров, однако в 1863 году вынужден был уйти из института до окончания курса, поскольку был замешан в «беспорядках». Во время обучения в институте он увлекся идеями Ч. Дарвина, Л. Бюхнера, Л. Фейербаха, Ш. Фурье и, оказавшись вне стен учебного заведения, решил дебютировать в столичной периодике в качестве либерального публициста, благо эпоха великих реформ Александра II давала широкие возможности для деятельности на поприще «общественного служения». Первые годы работы Михайловского-журналиста были весьма тяжелыми: несмотря на кстати полученное небольшое наследство, он был вынужден работать корректором в типографии, ведя жизнь «литературной богемы». Первые его статьи появились в начале 1860-х годов во второстепенных изданиях (журналы «Рассвет», «Русь», «Якорь», газета «Современное слово»), в 1865–1867 годах он сотрудничал в журнале «Книжный вестник», который закрылся из-за недостатка подписчиков. И только в 1868 году, став сотрудником «Отечественных записок», Михайловский становится, по его собственным словам, «настоящим журналистом». Однако столь долгая «школа журнальной жизни» сослужила Михайловскому хорошую службу: он выработал способность «работать» с различной читательской аудиторией, находя доступные и увлекательные формы повествования для очень сложных проблем современной политики, экономики, культуры. Можно сказать, что Михайловский одним из первых в отечественной словесности XIX века в совершенстве овладел жанром «эссе» (Мережковский – первый великий русский «эссеист» – многим обязан Михайловскому в работе над овладением «тайнами жанра»). Первые статьи Михайловского в «Отечественных записках» (и, в особенности, его программная статья 1869 года «Что такое прогресс?») имели шумный успех, и с 1872 года он уже ведет постоянные обзорные циклы (становится «колумнистом», говоря современным языком) в «Отечественных записках»: «Литературные и журнальные заметки» (1872–1874), «Из дневника и переписки Ивана Непомнящего» (1874–1875), «Записки профана» (1875–1877), «Письма о правде и неправде» (1877–1878). В 1877 году, тридцати пяти лет от роду, он становится одним из трех «соредакторов» «Отечественных записок», заменив на этом посту скончавшегося Некрасова (!). Михайловский показал себя, помимо прочего, и как чуткий литературовед, впервые заговоривший об особой «философии» русской литературы, содержащейся прежде всего в творчестве Л. Толстого (статья «Десница и шуйца гр. Толстого») и Достоевского (статья «Жестокий талант»). Трактат Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» – непосредственное «продолжение темы», заявленной Михайловским. Михайловский же первым начал борьбу против «эстетического нигилизма» в демократической критике, который насаждали Писарев и его последователи (отношение Писарева к Пушкину – «Сапоги выше Пушкина!» – Михайловский назвал вандализмом, столь же бессмысленным, как разрушение Вандомской колонны во время событий Парижской коммуны в 1871 году). «Эстетизм» Мережковского, проявившийся в «Вечных спутниках», был сформирован, как и у многих представителей его поколения, именно статьями Михайловского. Наконец, в статьях «Борьба за индивидуальность», «Герои и толпа» Михайловский выступал с утверждением индивидуалистических ценностей, предвосхитивших «русское ницшеанство» серебряного века, которому Мережковский отдал обильную дань в романах «первой трилогии».
Личные отношения Михайловского с писателями-«декадентами» 1890-х годов, лидеры которых считали себя его учениками, складывались непросто. Это было, в частности, обусловлено тем, что в последний период жизни Николай Константинович был гораздо более «политизирован» в своем творчестве, нежели во времена расцвета своего таланта, и, в качестве одного из общественно-политических лидеров отечественной интеллигенции, судил о всех явлениях культурной жизни страны с «партийной» позиции (хотя ни в какой «партии» сам формально не состоял). В царствование Александра III он дважды подвергался административной ссылке за антиправительственную деятельность. «Либеральное народничество» Михайловского непосредственно предвосхищало программные положения «социалистов-революционеров», хотя, как и в литературе, здесь Михайловский всегда отвергал радикализм своих «наследников». Известна его критика «русского марксизма». Против Михайловского направлена ранняя книга Ленина «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» (1894). До революции 1905 года Михайловский не дожил, уйдя из жизни с незапятнанной репутацией «честного русского либерала».