Он со вздохом поднялся.

Да, это идеальное место для проведения медового месяца, для незабываемого любовного приключения, но уж никак не для одинокого мужчины, который, как школьник, мучается от неразделенной любви. Он щелкнул пальцами.

– Пошли, Бриджит. Надеюсь, что хотя бы тебе здесь хорошо.

Пройдя по длинному коридору, Изобель и Карлотта остановились у одной из дверей. Изобель, покопавшись в сумке, виновато подняла глаза на Карлотту.

– Где же я оставила ключи?.. Там внутри?.. Может быть, внизу?.. Да где же они?

Улыбнувшись ей, как ребенку, Карлотта отрицательно покачала головой.

– Глупенькая, они в вашем кармане. Вот видите, бирка торчит.

Изобель молитвенно сложила руки.

– Боже мой, что бы я делала без вас, милая. Я ведь не привыкла за всем этим следить, за ключами… в общем, за всем. Ведь всегда Пэт…

Карлотта вынула ключи из ее кармана.

– Да, дорогая, я знаю.

Она повернула ключ и открыла дверь.

Обширная гостиная была залита мягким светом от лампы, заключенной в медный абажур, свисающий с потолка. Потолок был украшен причудливым орнаментом: золотые арабески и зеленые геометрические фигуры на темно-красном фоне. Три легких стула, обитые чем-то ярко-кремовым, окружали массивный кофейный стол на резных ножках. Поверхность стола сияла дорогой медью. Две стены занимал ряд атласных низких диванов с голубыми, зелеными и красными подушками. По комнате, там и тут, были разбросаны кожаные пуфы разного размера, украшенные пурпурными золотыми узорами. На двух невысоких восьмиугольных столиках, с инкрустацией, стояли серебряные подносы, покрытые высокими серебряными, искусно гравированными коническими крышками. Мозаичный пол покрывал богатый узорчатый ковер ручной работы. Кисейные занавески на балконных дверях нежно колыхались от ветерка, проникающего из сада.

Карлотта направилась к двери, расположенной в дальнем углу гостиной.

– Я сейчас дам вам снотворного, Изобель. Вы обязательно должны выспаться, ведь вы так измотаны.

Изобель неспешно дошла до середины комнаты и остановилась.

– Не стоит беспокоиться, милочка. Я выпью теплого молока, если они не забыли принести его из бара… если они тогда правильно поняли меня. Даже там, в ресторане, они, мне кажется, не совсем хорошо понимают нас – американцев. Как это чудесно, что вы говорите и по-французски, и по-испански, и чего только не знаете. Это какое-то чудо, что вы оказались рядом со мной там, когда Пэт и Робби погибли. Как мне вас жаль, – продолжала она бесцветным голосом, ведь вы с Робби… мм… такие молодые… много… мм… моложе, чем Пэт и я. А ведь за рулем был Пэт. Обычно он очень осторожно водил машину. И все равно… м-м… ему не надо было тогда садиться за руль… Я тут тоже виновата.

Лицо Карлотты побледнело и застыло. Отвернувшись, она сказала твердым натянутым голосом:

– Что за бессмыслица! Перестаньте говорить об этом. Не имеет никакого значения, кто был за рулем. Это… судьба. Впрочем, зовите это, как угодно. Случилось то, чему суждено было случиться, независимо от того, кто вел машину.

Она тяжело перевела дыхание и подняла глаза на Изобель.

– Проверьте, принесли ли вам молоко. Если нет, то я позвоню.

Она заставила себя говорить нормальным голосом, как обычно.

Изобель отворила противоположную дверь и заглянула в спальню.

– О'кей, Карлотта. Я вижу на столе что-то вроде термоса. – Она обернулась и слабо улыбнулась. – В общем все в полном порядке. Дальше я справлюсь сама. Пэт тоже всегда давал мне указания в какой последовательности и что делать. Его любимым выражением было: «Изобель, ты можешь перепутать задницу с ладонью». – Она издала звук, похожий на смех. – Порой он выражался ну просто жутко вульгарно.

Карлотта вошла в свою спальню, пробыла там с минуту и возвратилась. На ее протянутой ладони были таблетки.

– Вот. Я даю вам две таблетки. Примите одну сейчас и запейте теплым молоком. Если не подействует, часа через четыре примите еще одну.

С секунду поколебавшись, она шагнула вперед и поцеловала Изобель в щеку.

– Спокойной ночи, дорогая. Надеюсь, вы заснете и будете спать хорошо… Как бы я хотела иметь вашу мудрость.

Она развернулась и исчезла в своей спальне. Как только за ней захлопнулась дверь, с лица ее исчезла натянутая любезная улыбка. Откинувшись спиной на дверь, она замерла, закрыв глаза. Постояв так несколько секунд, она заставила себя выпрямиться и медленно направилась к ночному столику. Там стояла небольшая настольная лампа и рядом бутылочка со снотворным. Она задумчиво взяла ее в руки.

Как хорошо бы проглотить их все сейчас… и заснуть навсегда, сном без сновидений. Как это хорошо, спать и не видеть сны, если, конечно, все эти кошмары можно назвать снами. О Боже, как хорошо заснуть и больше не просыпаться в холодном поту, навстречу терзаниям неискупимой вины.

Поставив бутылочку на место, она протянула руку к большой фотографии в кожаной рамке. Секунду поколебавшись, взяла ее и впилась глазами.

На фотографии улыбался молодой мужчина. Его светлые пшеничные волосы искрились на солнце. Приятное, сильно загорелое лицо, ровные белые зубы. Небольшой нос правильной формы. Смеющиеся голубые глаза обрамлены густыми черными ресницами.

– Ты всегда выглядел, как настоящий киногерой, – прошептала она, – но, Боже правый, как же я тебя ненавидела!

В течение нескольких секунд она не отрываясь смотрела в его смеющиеся глаза, а затем, с дрожащими губами, положила фотографию лицом вниз на стол и отвернулась. Распустила узел на голове и дала волосам упасть свободно. Тяжело дыша и заламывая руки, она принялась мерить комнату шагами. Я убила его. Я его убила также, как если бы взяла пистолет и выстрелила. Ведь желать чьей-то смерти – это и есть моральное убийство, и вина за него ни чуть не меньше, чем за настоящее.

Она резко остановилась и прикрыла глаза. Лицо ее исказила гримаса отвращения и гнева.

– Робби, – произнесла она свистящим шепотом, – все эти годы я мечтала только об одном, чтобы ты исчез, умер, пропал. Я даже молила Бога об этом. Твоя смерть – это был единственный способ для меня освободиться, вырваться из тисков мерзкой и фальшивой жизни, жизни с тобой и по твоей указке. Сотни, тысячи раз я повторяла про себя: «О, если бы Робби вдруг внезапно умер. Я была бы свободна. Я начала бы нормальную жизнь, может быть, даже счастливую жизнь».

Уйти от тебя мне не позволяла религия, и ты это знал. Ты находил это смешным. Ты ведь тоже был католиком, но для тебя это ничего не значило, не мешало вести тот образ жизни, который ты вел. А я была тебе нужна как ширма, как прикрытие, как подтверждение твоей респектабельности. И ты не хотел со мной расставаться. Единственное спасение от тебя была смерть – моя… или твоя. И вот теперь тебя нет, и я… я желала этого. Это я убила тебя. О Боже! Мои руки в крови.

Из горла ее вырвалось глухое сдавленное рыдание, и она упала лицом на кровать, царапая подушку.

– Люди сочувствуют мне, они думают, что я – несчастная вдова. Все так добры ко мне. Но я ничего этого не заслуживаю. Я – мошенница. Если бы можно было убежать куда-нибудь от всех, где-нибудь спрятаться, где меня никто не знает и никто не знает о смерти Робби. Как только бедная Изобель придет в норму, я смогу отсюда уехать… Но смогу ли я убежать от себя?

Ее плечи перестали вздрагивать, и некоторое время она неподвижно оставалась лежать, уткнувшись лицом в подушку. Потом протянула руку и снова взяла бутылочку со снотворным. Еще с минуту задумчиво рассматривала ее, после чего, видимо, приняв решение, она осторожно вынула одну таблетку.

Изобель прикрыла за собой дверь спальни и с минуту постояла, прислушиваясь. Затем повернула ключ в замке. Постояла еще. И наконец подошла к столу. Взяв термос, решительным шагом направилась в туалет. Там, открыв крышку, она вылила содержимое термоса в унитаз. Вернувшись в спальню, взяла бутылку виски, что стояла рядом с термосом. Там же два бокала и ваза со льдом. Она бросила два кусочка льда в бокал и почти доверху наполнила его виски. Затем долила воды из стоящего рядом графина. Посмотрела внутрь бокала. Ее безжизненное лицо скривилось в улыбке. Приподняв бокал, она кивнула в сторону закрытой двери.