– Здесь все утверждают, что хорошо помнят вас, даже те, кто ни разу не вел с вами занятий, – на полном серьезе продолжал сержант Ибарес.

Чепуха какая-то! Надо срочно сменить тему.

– Вы служите классным инструктором? – спросил я.

– Так точно, сэр Кроме этого, я веду занятия по стрельбе и рукопашному бою. Кстати, только что мы с сержантом Востом обсуждали, как вдолбить в голову одному из моих салаг элементарный курс космической навигации.

Я почувствовал к нему расположение.

– Выпьете со мной чашку кофе, сержант? – предложил я.

– Кофе? – От сержантского хладнокровия не осталось и следа, сквозь суровость наконец-то проступило смущение. – Ну, коли не шутите, не возражаю, сэр.

– Напомните, где тут комната отдыха? – В давние кадетские годы я меньше всего думал о чашечке кофе, поэтому понятия не имел, где росположены комнаты отдыха.

– Комната для преподавательского состава находится в том конце коридора, – показал сержант Ибарес. Я уселся в удобное кожаное кресло.

– Всего двенадцать дней, – сказал сержант, разливая по чашкам кофе.

– Пардон?

– До вашего вступления в должность начальника Академии, – пояснил он. – Наверно, мне не следовало об этом говорить, простите, если я веду себя невежливо.

Это действительно несколько выходило за рамки принятых на корабле отношений между сержантом и капитаном, но на Земле в подобных строгостях нет необходимости, поэтому прямолинейность сержанта меня не коробила. Наоборот, я испытал облегчение.

– Ничего, все в порядке, – успокоил его я. – Какая тут уютная обстановка. Это ничего, что мы хозяйничаем тут как у себя дома?

– Почему капитан Николас Сифорт не должен чувствовать себя в родной Академии как дома? – искренне удивился сержант.

– В самом деле, пожалуй, может быть… – забормотал я, чувствую себя идиотом.

Сержант пристально всмотрелся в мою физиономию, отвернулся Наступила неловкая тишина. Я ерзал в удобном кресле, как на иголках Скорей допить кофе и смыться отсюда!

– Не привыкли вы еще к славе, – констатировал сержант.

Какая дерзость! Как он смеет меня поучать?!

– Пардон? – ледяным тоном процедил я.

– Видать, я только что схоронил свою карьеру? Извините, сэр.

– Есть вещи, о которых… – начал я с негодованием и осекся. Чего я окрысился? Сам же пригласил его выпить кофе, а значит, дружески поболтать, а теперь затыкаю ему рот. Нехорошо. Пригасив гнев, я встал, подошел к окну. На плацу все еще маршировали кадеты. – Верно, сержант, не привык я к славе. Честно говорю, она мне в тягость.

Снова воцарилась тишина, но на этот раз сержант молчал с другим выражением. Наконец он задумчиво произнес:

– Странно. Другие многое отдали б, чтобы оказаться на вашем месте.

– Не пожелал бы вам оказаться на моем месте, – сказал я с видом приговоренного к смерти.

– У нас в Академии все были уверены, что вам дадут корабль. Никто не верил слухам, будто вас отстранят от полетов.

Из коридора донесся звонок. В Академии он не означает, что можно захлопнуть карманные компьютеры и радостно броситься на перемену. Урок заканчивается лишь после команды преподавателя, а она может поступить и через несколько минут после звонка.

– Я сам отказался от корабля.

– Вы нужны флоту, сэр.

Опять! Что они, сговорились все, что ли?! Талдычат одно и то же! Сейчас этот сержант, как и сенатор Боланд, начнет объяснять, что флоту нужны герои, особенно в военное время, а война с космическими рыбами вот-вот разразится совсем рядом с Землей. Но сержант завел речь о другом:

– Понимаете… Академия закоснела. Я обернулся. Он грустно смотрел себе под ноги на ковер.

– Что вы имеете в виду? – нетерпеливо спросил я.

– Не подумайте, что я недоволен сложившимися здесь порядками, сэр. Традиции, конечно, нужны, они укрепляют порядок. – Он подошел к окну, задумчиво посмотрел на плац, на вертолетную площадку. – Я согласен, что начальник Академии должен держать дистанцию, не позволять своим подчиненным фамильярности, иначе его авторитет упадет, он потеряет ореол кумира, которому подчиняются не по принуждению, а с благоговением. Но порой традиции заходят слишком далеко. Ваш предшественник Керси иногда держал уж слишком большую дистанцию. Он очень уважает традиции, очень в них верит, сэр.

Я понял, что сержант Ибарес говорит от чистого сердца. Упрекать его за это нельзя. Я глянул на часы.

– Ваша точка зрения мне понятна. Пора на ужин. – Я протянул ему руку.

На столе конференц-зала оставалось еще четыреста двадцать папок с личными делами кандидатов в кадеты. Разумеется, их копии хранились в памяти компьютера Академии, поэтому мы, члены приемной комиссии, могли бы не шуршать сотнями листов, как в старину, а просматривать тексты на экранах. Так было бы быстрей и удобнее. Однако досье, отпечатанное на бумаге, – одна из тех старых традиций, о которых говорил сержант Ибарес.

– Какие еще будут предложения? – спросил начальник Академии Керси.

– Мне кажется, мы сформировали достаточно хорошие пропорции и по национальному составу, и по континентам. Возрастной состав тоже. неплохой, хотя в этом году оказалось больше четырнадцатилетних, – осторожно высказался лейтенант Дарвин Слик.

Эдгар Толливер, сидевший рядом со мной, не подавал голоса, рисовал в своем блокнотике каких-то чертиков.

– А что скажете вы, мистер Сифорт? Откуда мне знать, кого выбрать? Я не могу судить о людях лишь по их анкетам. Вот, например, лейтенанта Толливера я хорошо знаю. Я не переваривал его, еще когда был кадетом. И почему я от него не отделался? А ведь была прекрасная возможность.

– У меня нет… – начал я, но в этот момент Толливер подсунул мне свой дурацкий блокнот. Я хотел было отшвырнуть его, но вовремя заметил в нем дважды подчеркнутую фамилию Теро. – Как насчет Теро? – автоматически спросил я и только после этого допер, что вовсе не собирался идти на поводу у Толливера.

– Кто это такой? Тот парижанин? – спросил Керси.

– Так точно, сэр, – ответил вместо меня Толливер.

– Если вы так настаиваете, мы можем рассмотреть его кандидатуру повторно, – недовольно произнес Керси с тем самым выражением, которого я так страшился, когда был кадетом.

Ни на чем я не собирался настаивать и хотел лишь одного – побыстрее смыться отсюда, но недовольство Керси пробудило во мне демона противоречия, и я сказал:

– Мне бы хотелось включить Жака Теро в список.

– Ладно, – пожал плечами Керси. – Вы тоже имеете право голоса. Дарвин, внесите Теро в список вместо триста восьмидесятого номера.

– Есть, сэр, – ответил лейтенант Слик и произвел указанное изменение.

Сразу после заседания приемной комиссии я в сопровождении Толливера поспешил домой, вернее, в свою новую квартиру в офицерской гостинице. До отлета в Нью-Йорк к Анни оставалась всего пара часов. У Толливера, как только он проводит меня до вертолета, будет целая неделя свободы.

– Почему вы предложили Теро? – спросил я у него на ходу, автоматически козыряя по пути кадетам, старательно отдававшим мне честь.

– А почему бы и нет? Разве он хуже других?

Я резко остановился. Толливер пронесся еще пару метров, вдруг понял, что я куда-то исчез, и вернулся ко мне.

– Отвечайте! – приказал я.

– Сам не знаю, – пожал он плечами. – Наверно, потому, что он вначале был в списке принятых, а потом его оттуда выкинули, чтоб принять русского ради соблюдения национальных пропорций, хотя русский сдал экзамены хуже.

– Вы идеалист? Поборник справедливости?

– Называйте это как хотите, сэр. Мне кажется, я поступил правильно. Если вы не согласны, тогда почему не возразили на комиссии?

– Лучше последите за своими манерами! – вспылил я, потому что никакого разумного возражения мне в голову не приходило.

– Есть последить, сэр, – нагло ответил Толливер. Что ты с ним будешь делать? Он просто неисправим! Вскоре мой мучитель с удовольствием наблюдал, как вертолет уносил меня к Лондонскому космопорту.