Это остановил меня Паша Сироткин.

 — Обождите, — сказал опять Паша да и выпрыгнул в дверцу.

 Я за ним.

 Только мы выскочили — бах! бумм!.. — грохнули белогвардейские пушки.

 Но мы с Пашей кубарем в канаву — и притаились.

 Я шепчу:

 — Паша, ты куда?

 А он знай ползёт вдоль канавы.

 Подполз к паровозу.

 — Машинист! — кричит. — Какие у тебя дрова?

 Машинист даже не сразу ответил. Этакую глупость человек спрашивает! Но потом заговорил из своей бронированной будки. Сердито, с насмешкой.

 — Осина, — говорит, — берёза, есть сосна... А тебе не всё равно?

 Паша опять:

 — А может, дубовые полешки есть? Поищи, товарищ, дубовых полешек, пожалуйста.

 Вздохнул машинист и загремел на паровозе дровами.

 Одно дубовое полено выбросил в канаву, другое... Паша так и прижал их к себе.

 Ещё полено шлёпнулось в канаву, ещё... Накидал машинист двенадцать дубовых поленьев.

 — Хватит, — сказал Паша и тихонько засмеялся.

 Потом пополз дальше с поленьями.

 Я за ним. Тащу остальные поленья.

 — Паша, — говорю, — да что ты такое задумал?

 Паша своё:

 — Обождите.

 Подползли к испорченному рельсу.

 Гляжу: Паша поленья накладывает — рядком, рядком в то самое место, где куска рельса нет.

 И ловко так действует — головы не поднимает! Так что ни одна белогвардейская пчёлка ни его, ни меня не ужалила...

 ...Бронепоезд медленно, качаясь, проехал по поленьям, а затем вихрем промчался мимо леса с затаившимися пушками. Белогвардейцы от неожиданности даже выстрелить не успели.

 Вырвавшись из плена, раздобыли мы снаряды и пулемётные ленты — и снова в бой.

 После боя, когда белогвардейцы были уничтожены, ребята окружили Пашу, стали допытываться: как это он такую ловкую штуку придумал с поленьями?

 Паша рассказал.

 Он работал прежде в шахте откатчиком. Вывозил из-под земли в вагончике уголь. А хозяин шахты был скупой. Пожалел рельсы купить, и Паша катал вагончик по деревянным брускам.

 В бою Паша и вспомнил скупого хозяина.

Это произошло тоже в гражданскую войну.

 Балтийское море было тогда как суп с клёцками. Война — всюду мины под водой. Того и гляди, напорется боевой корабль — тут ему и крышка. Хоть не выпускай корабли из гавани. А как же не выпускать боевые корабли, если то с севера, то с запада Советской республике угрожает враг?

 Короче сказать, приказали мне, старому моряку, расчистить кораблям дорожку. Дали мне для этого отряд лёгких тральщиков, самого поставили комиссаром.

 Собрал я краснофлотцев.

 — Ну, — говорю, — ребята, забирай невода, пошли в море рыбачить.

 И объясняю, что не рыбку будем ловить, а морские мины — действовать надо осмотрительно.

 Эти мины висят в воде, всё равно как воздушные шарики на привязи. Под каждой миной — донный якорь. А привязь отмерена такой длины, что снаружи мину и не видать. Даже небольшой корабль проплывёт над головой мины, не задев её. Эти чёрные шары караулят крупную добычу: крейсеры, линкоры, транспорты.

 Ещё раз я напомнил ребятам, что работать в море надо осторожно, но бояться нечего: мы на тральщиках поверху плаваем, а мины в глубине сидят.

 Вышел мой отряд в море. А дело уже к зиме было — ветер — так и сечёт по лицу, по рукам, даже под бушлаты к тельняшкам забирается. Краснофлотцы только покрякивают да ёжатся.

 — Ничего, — говорю, — на работе согреемся, ещё жарко будет!

 А волну развело баллов никак на восемь, на девять...

 Трудно работать, когда корабль пляшет на волне, да и тебя заставляет чечётку выплясывать. Но дело есть дело. Спустили мои кораблики тралы — эти самые невода — и поплыли рядышком.

 Гляжу — сразу и добыча. Подсечённая тралом, всплыла мина — словно большой чёрный мяч из-под воды выпрыгнул.

 С тральщика по ней из пулемёта: «Тра-та-та-та!»

 Бухнул взрыв, вскипело море — и мины нет.

 Ещё мина позади другого тральщика.

 Там её какой-то меткий стрелок щёлкнул из винтовки.

 Пошла работа! Грохот в море, столбы воды и пены над волнами.

 А я со своего катера за краснофлотцами приглядываю. Выравниваю корабли, чтобы шли намеченным курсом.

 Вдруг на одном из тральщиков на мачте сигнал:

 «Терплю бедствие».

 «Что там, — думаю, — такое?» Спешу выяснить.

 Приказываю вздёрнуть в ответ остренький красный флажок с белым глазком. Это значит:

 «Ясно вижу».

 Затем другой флажок:

 «Иду на помощь».

 Развернулись — и полным ходом на катере к тральщику.

 А оттуда кричат в рупор:

 — Не приближайтесь! Опасно!

 «Ладно, — думаю себе, — кричите, я постарше и поопытнее вас», — и подошёл вплотную к кораблю.

 Перепрыгнул к ним на палубу.

 А на людях лица нет. Мечутся в испуге — то сюда, то туда.

 — Что случилось? — кричу.

 А мне в ответ — тоже криком:

 — Бродяга пристала! Не отвязаться!

 Я так и обмер. «Бродягами» у нас окрестили мины, которые, сорвавшись с якоря, всплывают на поверхность. Это бывает после штормов. Носятся по морю, бродят...

 И вот она, эта бродячая смерть, у борта корабля.

 Тральщик пляшет на волне, и мина рядом пляшет. Да так близко, что её расстрелять нельзя: вместе с миной и корабль взлетит на воздух.

 — Багры! — кричу. — Баграми её оттолкните! — И сам за багор.

 С кем-то вдвоём упёрлись баграми в чёрный шар.

 — Осторожно, — говорю, — друг, по рогам не стукни её, осторожнее, осторожнее... Теперь толкаем; в сторону её, в сторону, подальше от борта...

 — Есть, товарищ комиссар, — твердит, обрадовавшись, краснофлотец с багром. — Кажись, избавились от смертушки...

 А мина вдруг застопорилась. Не желает больше слушаться багров. Словно кто привязал её к кораблю!

 Что за напасть такая! Гляжу на воду, вглядываюсь вглубь — так и есть: под водой словно струна темнеет между кораблём и миной.

 — Минреп! — невольно вырвалось у меня.

 Вы, может, не поймёте, а моряки-то сразу поняли. Минреп — это привязь, канат, который держит плавучую мину на якоре. А бродяжка этим своим хвостом как-то сумела зацепиться за корабль.

 — Минреп! — кричу, а сам не выпускаю из рук багра — удерживаю мину на расстоянии. Вдвоём стараемся, вместе с краснофлотцем. — Надо, — кричу, — перерезать минреп! Живее, ребята!

 Нашёлся смельчак. Скинул шинель, разделся на ветру и — с разбегу шлёп в море.

 Сомкнулась над ним ледяная вода.

 Выплыл, молотит по воде ногами, чтобы согреться, ухватился рукой за минреп, да, вижу, плохо парню, синеет... Не успели ему и нож подать, как самого пришлось вытащить. Завернули его в тулуп — и в каюту.

 — Держи-ка! — Я передал свой багор старшине тральщика.

 Начинаю сам раздеваться. Сам решил нырять.

 А тут — машинист. Вылез из трюма грязный, просаленный, показал белые зубы.

 — Меня, — говорит, — мороз не возьмёт. Я салом смазанный. Давай, комиссар, нож!

 Ножик взял в зубы, разбежался — и бух в воду.

 Ну и пловец, гляжу. Любо поглядеть, как рыба! А минреп пересёк с одного маху, только нож блеснул лезвием.

 Тем временем спустили шлюпку. Ребята на шлюпке, придерживая мину за оставшийся у неё хвостик, оттащили подальше от корабля. А уж расстрелять её ничего не стоило.

 Вот и всё, что случилось с нами в море.

 После этого, уже без приключений, мы расчистили дорогу кораблям.

По-разному называют артиллеристы этот домик: кто говорит — «прозрачный», кто говорит — «воздушный». А сапёры, которые домик построили, назвали его «Стой — не шевелись».