— А ты ведь знал тогда, что должно было произойти, так ведь, Абрамчик?

Тот сразу покрылся потом. Всю жизнь он метался между двух огней: Мураем и Стрижом. Стараясь изо всех сил угодить одному и заручиться дружбой другого, в тот вечер он сделал свой выбор. И главным доводом были, конечно, деньги. Узнав от накаченного наркотиками Мурая, что этим вечером со Стрижом будет покончено, он пришел и вымолил, выцыганил десять тысяч, что Анатолий накалымил за целый год. Просил якобы на неделю, клятвенно обещал вернуть.

— Помнишь, как в ногах ползал?!

Стриж резко поднялся, уставился на Абрамчика своими немигающими ледяными глазами.

— Не был ты никому должен, просто ты знал все заранее. И ни слова не сказал. В дружбе клялся, целоваться лез, Иуда!

Абрамчик изобразил руками полное отчаяние, прижал их к груди, открыл рот, но звук предательски не шел.

Он слишком боялся Стрижа.

— Жалко ты мне тогда не попался, но ничего, я и теперь отыграюсь!

— Толь, Толь, постой, не надо так, зачем так! Не знал я, ей-богу, ничего не знал! А потом как бы я тебе их отдал? Я был здесь, а ты там. Они у меня тут, как в швейцарском банке, я отдам, прямо сейчас!

Он неверными движениями поднялся из мягкого кресла и на ватных ногах пошел к стенке. Повозившись с ключами, открыл встроенный там сейф, достал пачку мелких купюр, протянул ее Анатолию.

— Вот, бери, твое.

Стриж засмеялся, сгреб его за грудки, подтянул к себе.

— Ты что, сука, издеваешься? Думаешь, если я десять лет из жизни вычеркнул, то уж и не знаю, какие теперь цены?! Что ты мне тычешь свои поганые десять кусков? Что я на них, кило колбасы куплю? Я их тебе сейчас в глотку запихну, чтобы ты ими подавился, гнида! — И он шваркнул Абрамчика об его ореховую стенку.

От сотрясения лопнула верхняя стеклянная полка, тяжелый хрусталь обрушился на вторую, вторая, не выдержав удара, — на третью, и так, подобно нарастающей лавине, блестящая и звенящая груда хрусталя смела все и, наконец, застыла внизу сверкающей бесформенной кучей. Как сейчас пожалел Абрамчик, что сделал кабинет таким уединенным. Ни одна живая душа не услышала прощальный звон любимой коллекции коммерческого гиганта местного масштаба и не пришла на помощь.

— Десять лет назад, если ты уж такой забывчивый, на десять тысяч можно было купить самую престижную модель «жигулей» с гаком. Сколько сейчас стоит «девятка»? Только не ври, падла, я ведь узнавал!

Абрамчик, сидя на полу, нехотя назвал цифру.

— Ну, миллион зажал, но уже исправляешься.

Он взял со стола свою сумку, открыл ее, бросил под ноги Абрамчику.

— Загружай, да смотри, я ведь тоже считать умею. И покрупнее, не вздумай мне сотенных насовать.

Жалобно подвывая, Абрамчик начал выкладывать из сейфа аккуратные пачки в банковской упаковке и со слезами на глазах подавать их Стрижу. Тот, пересчитав, укладывал их на дно сумки. Два раза коммерсант пытался передернуть, но, получив хорошего леща по затылку, извинялся, цветисто каялся, пытался убедить, что ошибся случайно. Наконец торг кончился, Стриж небрежно бросил на деньги свое еще влажное полотенце, застегнул сумку. Абрамчик смотрел на нее, как бедуин в пустыне на рекламу минералки, — с трепетом и бессилием.

— Ой, ну ты просто меня разорил, как дальше жить буду? По миру пойду! — запричитал он.

— Ладно, еще наворуешь. Разъелся-то. — Стриж ткнул пальцем в висящий над ремнем пухлый живот Абрамчика.

Тот глуповато-угодливо хихикнул, гроза прошла мимо, главное, он был жив. Бьющая из него радость покоробила Стрижа. Ему стало вдруг тошно от одного вида угодливо-слащавых томных глазок, от всего похабного раскормленного лица. Он вроде бы несильно ткнул кулаком в мокрые губы, но Абрамчик так стремительно полетел назад, что, споткнувшись о столик, перекувыркнулся через него и ногами разгрохал свой интимно-ажурный торшер. Свет погас, только в шкафу лампа дневного света подсвечивала хрустальную могилу бывшей коллекции, да из угла по прежнему завораживал чудо-красками «Панасоник».

Через полчаса Абрамчик подошел к старшей продавщице и, шмыгая забитым засохшей кровью носом, прокартавил:

— Цены на колбасу, конфеты и водку — на пятьсот рублей вверх.

Вернувшись в разгромленный кабинет, он долго и скорбно стоял у могилы своей хрустальной мечты, а потом, вздохнув, облизал кровоточащие губы и вслух произнес:

— Нет, пора рвать когти из этой страны.

Из магазина Стриж вышел через задний ход и дворами и переулками направился к больнице. Травматология размещалась на третьем этаже, он смело прошел в коридор и спросил дежурную медсестру, что-то писавшую за столом:

— Где тут у вас Кротов помещается, сегодня положили?

Медсестра поправила зачем-то очки, метнула на него быстрый взгляд. Сухо ответив: "В пятой палате", — она снова уткнулась в писанину.

У друга Стриж пробыл с полчаса, по-доброму поболтал с никогда не унывающим Ванькой, отдал ему апельсины и шоколадку. Выйдя, он не глядя ни на кого двинулся к выходу, но тут его окликнула медсестра.

— Толя! — Встав из-за стола, она сняла очки и белую шапочку. — Не узнаешь?

— Ольга!? — удивленно и радостно вскрикнул Стриж. — Боже мой, я и в самом деле тебя не узнал.

Невысокая, стройная, звонкая медсестра как-то подалась навстречу Анатолию. Серые глаза ее не скрывали радости, лицо, нежное и тонкое, словно светилось. Свои роскошные светло-русые волосы она по-прежнему не обрезала, а закалывала на затылке тугим узлом.

Стриж подошел к ней, обнял и, так получилось, поцеловал в губы. Голова закружилась от запаха ее волос, от давно забытого тонкого аромата духов. Тело его словно током пронзило от прикосновения к упругой женской груди.

— Оля, как я рад тебя видеть! Как живешь, как Витька?

Витька Павленко был мужем Ольги. Когда-то они втроем учились в одном классе. Оба парня приударяли за Ольгой, никто, что называется, не собирался «крутить» любовь, дело было серьезное. Такие, как Ольга, встречались редко, и речь могла идти только о свадьбе. Она долго колебалась, но сердце ее качнулось к Витьке, высокому и красивому парню. Сыграл свою роль и шумный скандал с физкультурницей, да и вся репутация любвеобильного Стрижа. Он переживал, но не обиделся, с Виктором они дружили, напросился даже шафером на свадьбу.

— С Витькой мы разошлись. — Ольга опустила голову. — Уже два года.

— Как, почему? — Анатолий был ошеломлен. Золотой был человек Витька, добрый, веселый, компанейский, на редкость талантливый и мастеровой. Ольгу он боготворил, буквально носил на руках.

— Спился. А два года назад вообще сел на иглу. Тут я уже не выдержала, подала на развод.

— Витька на игле?! Да он даже пива не пил!

— Приучили. Все калымил, то у Абрамчика, то у Мурая, то дом, то дача. Ну а те его водочкой потчевали, а потом совсем…

Она замолкла, по щеке пробежала слеза. Ольга смахнула ее ладонью.

— Всю свою резьбу продал, иконы, маски, выжигание. Это я еще терпела. Но… как вещи таскать начал, я не выдержала.

Стриж машинально вытер очередную ее слезинку. "Опять Мурай! Тварь, как я с тобой поквитаюсь! Все вспомню, и эти слезы тоже".

— Толя, ты куда сейчас? Дом твой, я слыхала, продали?

— Васильич пригласил к себе жить.

— Если хочешь, приходи ко мне, Толь. Мать у меня пять лет как умерла, так что мы с дочкой вдвоем живем.

— У тебя есть дочь?

— Да, четыре года. Когда рожала, думала, может, образумится, но нет. Придешь?

Стриж глянул в ее глаза, как в омут, и только головой кивнул. Это было больше, чем он рассчитывал, об этом он и мечтать не смел.

— Подожди секунду, может, я сейчас договорюсь.

Она ушла к себе в маленький кабинетик, а он подошел к окну и обвел взглядом панораму своего малоэтажного города. И вдруг увидел торчащее из-за угла колесо мотоцикла и красный шлем за невысоким забором.

"Вот гады, так и пасут!"