На окраине черного леса, возле болота, паслось стадо полудиких свиней, поджарых, горбатых, с загривками, поросшими жесткой щетиной. Неподалеку на камне сидел мрачный великан. Взгляд его блуждал между одинокими голыми стволами, торчавшими из топи, как гнилые клыки из смрадной пасти. Этот беспокойный взгляд словно пытался пронизать седую пелену, стлавшуюся над трясиной. Потом голова человека склонилась, и черные слипшиеся пряди закрыли глаза. Человек так глубоко погрузился в свои невеселые думы, что ничего не замечал вокруг. Он не видел, как клочья зловонного тумана стали сливаться, сгущаясь, и на краю болота возникла уродливая старуха. Ее горбатое иссохшее тело облекало грязно-серое рубище, перехваченное поясом из звериных позвонков, нанизанных на жилу, и диковинного вида плащ из волчьей шкуры. То, что было когда-то головой матерого зверя, прикрывало голову старой карги, лапы с длинными когтями свисали с ее плеч.

Перепуганное стадо сбилось в кучу. Старый секач, низко опустив безобразную морду с грозными клыками, рыл копытом землю, но не решался напасть. Визг свиней наконец привлек внимание черноволосого. Он поднял голову и поймал на себе взгляд хитрых мутно-зеленых глаз, посверкивавших в глубоких складках дряблой кожи. Тонкогубый рот разъехался в заискивающей улыбке. Человек угрюмо пробормотал что-то и кивнул на камень. Старуха поспешно заковыляла к нему и присела рядом. Сначала разговор не ладился, потому что черноволосый отделывался односложными репликами или вообще не давал себе труда разжать упрямо стиснутые челюсти. Но старуха не отступала, втолковывая что-то собеседнику — сначала вкрадчиво, а потом с наглой назойливостью. Голова ведьмы подергивалась, словно норовила клюнуть хищным носом, загибавшимся над черной ямой беззубого рта. Черноволосый нахмурился в ответ на хитрые речи, лицо его передернула гримаса отвращения. Но яд, влитый искусно, по капле, уже побежал по жилам. Морщины сомнения разгладились, и странная пара ударила по рукам, заключая сделку…

Высокий человек пробирался во мраке между черными стволами. Ветки цеплялись за его одежду, хватали за спутанные волосы, словно хотели остановить. Но он уже достиг большой поляны и вступил в круг из высоких плоских камней, испещренных непонятными знаками: молниями, трезубцами, косо перечеркнутыми палочками… Знаки обегали вокруг примитивного рисунка — изображения человеческой фигуры с головой волка. В центре круга на двух камнях лежала толстая плита.

Луна вынырнула в разрыве между облаками и осветила бледное лицо. Человек вытащил что-то из-под плаща и отдал появившейся из темноты старухе. Руки его дрожали. Старая ведьма заковыляла к алтарю и положила на плиту, белую в лунном свете, черного ягненка. Достав откуда-то из складок одежды нож, ведьма перерезала ягненку глотку. Темная струйка побежала по желобку, выдолбленному в камне, и стала наполнять чашу, которую подставили скрюченные руки. Ведьма опустила палец в кровь и обсосала его, жадно причмокивая. Она поставила чашу на землю неподалеку и вернулась к жертвеннику. Костлявый когтистый палец заплясал в воздухе, и в темноте вспыхнули языки голубого пламени, которые стали жадно лизать жертвенник. Тушка ягненка вспыхнула, быстро обуглилась и рассыпалась пеплом.

Ведьма захлопотала у плиты, натирая ее пеплом и что-то приказывая остолбеневшему от ужаса человеку. Тот покорно сбросил одежду и лег на плиту. Обмакивая палец в кровь, старуха смазала ею губы черноволосого, начертила знаки у него на лбу, на щеках, расписала кровавыми узорами все тело. Потом она поднесла чашу к губам, осушила ее одним глотком и начала безумный танец вокруг алтаря. Она притоптывала, кружилась, воздевала корявые руки к небу, призывая кого-то. Голубые искры загорелись и забегали на поверхности серых камней, окружавших жертвенник, начали стекаться к верхушке, а потом слились в светящиеся шары, которые оторвались от камней и поплыли к жертвеннику, чтобы соединиться над ним в полыхающую сферу.

Горящий шар стал сплющиваться, преображаясь в огромное яйцо, которое затем стало разматываться, как клубок. Обрывки мерцающих нитей образовали вихрь, который устремился к разрисованному знаками телу, обретая постепенно очертания волчьей морды. Сначала демон жадно слизывал кровь призрачным языком, потом его клыки вонзились в горло человека, стали рвать куски его плоти. Вихрь подхватил бесчувственное тело, поднял его над плитой и понес, как сухой листок, к самым верхушкам деревьев. Волк играл добычей, то отпуская ее и забавляясь ее падением, то подхватывая и снова вознося ввысь. Наконец, натешившись вволю, вихрь обволок собой тело, заключив его в голубой кокон, который плавно опустился обратно на каменную плиту. Когда свечение потухло, рассеялось, стало видно, что страшные рваные раны, нанесенные клыками демона, исчезли без следа. И хотя веки человека были плотно сомкнуты, грудь его ровно вздымалась. В правой руке он сжимал меч…

Высокий черноволосый человек стоял посреди длинного зала и в недоумении разглядывал свои руки. Они были красными. От кончиков пальцев и выше. И грудь его покрывали красные пятна, пятна крови. И одежду. Он ощупывал тело в поисках раны, из которой натекло столько крови. Но не находил ее. Он оторвал взгляд от своего тела и увидел меч, лежавший в темно-красной луже. И обезглавленный труп. Потом еще один, со вспоротым животом. Просторный зал напоминал поле уже отгремевшего боя. Груды мертвых тел. Вон там — дюжий детина с топором в руке, на лице его застыло изумление. А тот пытался спастись бегством, но кто-то настиг его и уложил ударом в спину. Человек осел на пол и обхватил руками голову…

Это было последнее, что удалось увидеть киммерийцу. Рука старика соскользнула, увлекая за собой его руку, и видения оборвались. Смуглое лицо вендийца побелело, на лбу проступили бисеринки пота. Встревоженный Конан потряс его руку:

— Мудрейший, ты не захворал?

К его великому облегчению, глаза Чиндары медленно открылись.

— Не беспокойся. Просто такие мысленные странствия отнимают много сил. И я не выношу вида крови.

— Да. Чего-чего, а крови там было достаточно, — беспечно отозвался варвар, которого, говоря по чести, трудно было удивить таким зрелищем. За свою короткую жизнь он успел навидаться мертвых.

— Теперь-то ты понял, глупый мальчишка, какую опасную игрушку таскаешь с собой?

— Теперь я понял, что ты умеешь не только рассказывать сказки, но и показывать их. Было очень занятно, клянусь бородой Крома!

— Так ты вообразил, что я…

— …Решил немного меня попугать. Ты великий колдун. Ловишь чужие мысли. Может, и сны умеешь насылать?

— Неужели я тебя не убедил, что твой меч — не творение рук человеческих? Что его, верно, ковали демоны?

— Да хоть бы и сам Нергал… Клинок-то получился знатный.

— Послушай, ничто в этом мире не дается даром. Рано или поздно Темные Силы потребуют плату. Странно, что этого до сих пор еще не случилось.

— Я уже расплатился сполна, когда тот скелет едва не задушил меня.

— Глупости. Если клинок до сих пор не проявил своих волшебных свойств, так это потому… — Старик неожиданно замолчал.

— Почему же? Я терпеть не могу всякого колдовства, но любопытно.

— Ладно, лучше тебе это узнать от меня, чтобы ты не стал искать ответа у какого-нибудь черного мага. В одной старинной рукописи я прочитал, что заколдованное оружие только тогда приобретает грозную силу, когда его обладатель с ним породнится.

— Породнится? Как это?

— Совершит колдовской обряд или жертвоприношение, а может, прочитает заклинание. Все зависит от того, какое заклятие наложено.

— И что же нужно делать с моим мечом?

— Не знаю. Да если б и знал, не сказал бы.

— Как так?

— Породнившись с этим мечом, ты породнишься со Злом. Оно пожрет тебя, как поглотило того, кто прежде владел им.

— А что такого страшного сотворил тот человек. Просто отомстил за себя. Я и сам побывал в его Шкуре. Знаю, что такое рабство.

— Вижу, что убеждать тебя бесполезно. Ты слепая игрушка в руках судьбы.