— У меня голова кругом идет…

— А что ему надо, этому унылому Бешю? — спросила Розали, инстинктивно понижая голос в этом переполненном людьми доме, где за каждой дверью находился посторонний человек.

— Что надо?.. Должность директора, вот что!.. Он акула, подстерегающая Дансера… Ждет, чтобы Дансера выбросили за борт, — тогда он его сожрет.

Она подошла к нему вплотную.

— Дансер уходит ив министерства?

— А ты с ним знакома?

— Отец часто говорил мне о нем… Это его земляк, друг детства… Он считает его в высшей степени порядочным человеком, и притом человеком большого ума.

Руместан забормотал:

— Вредные тенденции… вольтерьянец… Эта отставка связана с намеченными им реформами. И к тому же Дансер очень стар.

— Ты собираешься взять на его место Бешю?

— О, я знаю, что у бедняги отсутствует дар нравиться дамам!

Она усмехнулась откровенно презрительной усмешкой.

— Ну, дерзости его мне так же безразличны, как и комплименты… Но я не могу простить ему эти его клерикальные ужимки, это выставленное напоказ благомыслие… Я готова уважать в человеке любую веру… Но нет на свете ничего более гнусного и возмутительного, чем ложь и лицемерие.

Сначала ей надо было сделать над собой усилие, чтобы заговорить, но потом она увлеклась и говорила горячо, красноречиво. Ее немного холодное лицо было воодушевлено порывом чистосердечия, на нем вспыхнул румянец благородного негодования.

— Тс! Тс! — зашептал Руместан, указывая на дверь.

Да, он согласен, что это несправедливо. Старик Дансер оказывал большие услуги… Но что делать? Он дал слово…

— Возьми его обратно… — сказала Розали. — Ну, пожалуйста, Нума!.. Ради меня!.. Я тебя прошу!

Сейчас она говорила ласково, и все же это было приказание, ее маленькая ручка недаром сжимала его плечо. Он был растроган. Жена уже давно утратила всякий интерес к его делам и с безмолвной снисходительностью внимала ему, когда он излагал ей свои беспрестанно менявшиеся планы. Просьба эта ему льстила.

— Могу ли я хоть в чем-нибудь отказать тебе, дорогая?

И он поцеловал ей сперва кончики пальцев, а потом выше — под кружевным рукавом. У нее такие красивые руки!.. Тем не менее ему было мучительно трудно сказать кому-нибудь в лицо неприятную вещь, и он заставил себя встать.

— Я здесь!.. Я все слышу!.. — сказала она, грозя ему пальчиком.

Он прошел в малую гостиную, оставив дверь полуоткрытой, чтобы придать себе мужества и чтобы она могла его слышать. О, начал он решительно, энергично!

— Я в отчаянии, драгоценный Бешю… Я ничего не могу для вас сделать…

Ответов ученого не было слышно, до нее долетали только плаксивые интонации да шум, который он производил, втягивая воздух носом, похожим на хоботок тапира. Но, к величайшему изумлению Розали, Руместан не сдался и продолжал защищать Дансера с убежденностью, поистине удивительной в человеке, которому доводы для защиты были только что подсказаны… Разумеется, ему крайне неприятно нарушать данное обещание, и все-таки это лучше, чем допустить несправедливость, не так ли?.. Он высказывал мысли жены, но украшал их всевовможными модуляциями и при этом так взволнованно жестикулировал, что у двери раздувалась портьера.

— Впрочем, — добавил он, внезапно меняя тон, — я возмещу вам этот небольшой ущерб…

— Ах боже мой! — прошептала Розали.

И тут градом посыпались щедрые посулы: командорский крест Почетного легиона к Новому году, первое же вакантное место в совете министерства и то и се… Собеседник пытался из приличия возражать, но Руместан перебил его:

— Оставьте, оставьте… Это будет только справедливо. Такие люди, как вы, редки…

Его опьяняло собственное доброжелательство, он захлебывался от дружеских чувств, так что, не удались Бешю, министр, пожалуй, предложил бы ему свой портфель. Когда тот был уже у двери, он остановил его:

— Я рассчитываю на вас в воскресенье… У меня начинается цикл небольших концертов… Только для своих, понимаете?.. Для избранных…

Вернувшись к Розали, он спросил:

— Ну, что скажешь? Надеюсь, я ему ни в чем не уступил?

Это было до того забавно, что она ответила ему громким смехом. Когда причина ее веселья разъяснилась и он сообразил, что взял на себя новые обязательства, его объял ужас.

— Ничего, ничего… Тебе все-таки будут благодарны.

Она ушла, улыбнувшись ему, как улыбалась в былые дни, у нее на душе было легко от сделанного только что доброго дела, и, может быть, она была счастлива, что в ее сердце зашевелилось чувство, которое она привыкла считать умершим.

— Ангел, ну право ангел! — прошептал растроганный Руместан, с нежностью глядя ей вслед.

И, когда Межан вошел напомнить ему о заседании совета, он не смог удержаться от излияний:

— Понимаете, друг мой, когда имеешь счастье обладать такой женой… семейная жизнь — это земной рай… Женитесь поскорее…

Межан молча покачал головой.

— Как? Значит, у вас не вытанцовывается?

— Боюсь, что нет. Госпожа Руместан обещала мне порасспросить свою сестрицу, но так как она ничего мне не говорит…

— Хотите, я возьму это на себя? У меня с моей маленькой свояченицей полное взаимопонимание. Бьюсь об заклад, что смогу ее убедить…

В чайнике оставалось немного вербенной настойки. Налив себе еще одну чашку, Руместан принялся изъявлять правителю канцелярии свое особое благоволение… Ах, он нисколько не зазнался на теперешнем высоком посту! Межан по-прежнему его неизменный, его лучший друг. Благодаря Межану и Розали он чувствует себя уверенней, крепче…

— Ах, дорогой мой, какая женщина, какая женщина!.. Сколько доброты, сколько всепрощения!.. И подумать только, что я мог…

Он с трудом удержался от признаний, которые вместе с глубоким вздохом готовы были уже слететь с его губ.

— Я был бы великим грешником, если бы не любил ее.

В столовую быстрым шагом и с весьма таинственным видом вошел барон де Лаппара.

— Приехала мадемуазель Башельри.

Нума густо покраснел. В глазах у него вспыхнула молния, мигом иссушившая влагу сердечного умиления.

— Где она!.. У вас?..

— У меня уже находился монсеньер Липпман… — сказал Лаппара, чуть заметно усмехнувшись при мысли о возможной встрече прелата с актрисой. — Я провел ее вниз… в большую гостиную… Репетиция кончилась.

— Отлично… Сейчас иду.

— Не забудьте про совет!.. — сказал ему вслед Межан.

Но Руместан, не слушая его, устремился вниз по крутой лесенке, которая вела из личных апартаментов министра в парадные залы первого этажа.

После истории с г-жой д'Эскарбес он остерегался серьезных связей, которые, начавшись по влечению сердца или из тщеславия, могли бы в конце концов разрушить его семейную жизнь. Он отнюдь не был примерным мужем, но его брак, зашитый на живую нитку, еще держался. Хотя у Розали был уже некоторый опыт, она была слишком прямой и честной натурой, чтобы устанавливать за мужем ревнивое наблюдение; она вечно была начеку, но пока не получала каких-либо доказательств его неверности. И даже сейчас, возникни у него подозрение насчет серьезных последствий, какие эта новая прихоть будет иметь для его жизни, он поспешил бы взбежать вверх по лестнице еще скорее, чем спускался. Но ведь судьба любит потешаться над нами и водить нас за нос, она является нам в покровах и маске, она окружает таинственностью очарование первых встреч. Чего ради стал бы Нума остерегаться этой девочки, которую он заметил из окошка кареты несколько дней назад, когда она шла по двору министерского особняка, перепрыгивая через лужицы и одной рукой приподнимая юбку, а другой с чисто парижской лихостью заламывая над головой зонтик? Длинные загнутые ресницы, шаловливый носик, белокурые волосы, собранные на затылке на американский манер, вившиеся, по-видимому, от сырости, пропитывавшей воздух, полные, но стройные ножки, прямо держащиеся в туфлях на высоких, слегка искривленных каблучках, — вот все, что он уловил с первого взгляда. Вечером он, не придавая этому никакого значения, спросил у Лаппара: