На обратном пути Кузя заходил в Липовую долину на пчельник к Игнату, покурили. Игнат, по прозвищу Арендатель, сидел на пне и рассуждал о странностях бытия: - "Например, раз, сижу вот на этом самом пне, а мне чижик с дерева говорит: - пить тебе сегодня водку!" Я ему отвечаю: - ну, что, мол, ты глупость говоришь, кака еще така водка?.. - Ан, вышло по его: пришел вечером кум и принес самогонки!.. Птица - она премудрость божия. Или, например, раз, твой новый барин; зашел я к нему, разговорились; - я его спрашиваю, как он понимает, при венчании вокруг налоя посолонь надо ходить или против солнца? А он мне в ответ: - ежели, говорит, в таком деле с солнцем надо считаться, то придется стоять на одном месте и чтобы налой вокруг тебя носили; потому как солнце в небе неподвижно, а вертится земля. - Отпалил, да-а! А я ему: - А как же, например, раз Исус Навин, выходит, землю остановил, а не солнце?.. И все это пошло от Куперника. Этого Куперника на костре сожгли; мало, я-бы его по кусочкам, по косточкам, изрезал бы, своими руками... А табак - это верно, чортова трава. Я тут посадил себе самосадки, для курева, две колоды меда пришлось выкинуть"...

Уже совсем дома, у самой усадьбы Кузя напал на полянку со щавелем, лег на землю, исползал брюхом всю полянку, ел щавель. Дома Маряша дала мурцовки. Поел и пошел чистить лошадь, выскреб, обмыл, стал запрягать в дрожки. Вышел из дома Некульев, - поехали в леса.

Катяша и Егорушка на селе строили новый дом. Постройка была кончена, оставалось отправить влазины и освятить. Давно уже Егорушка изготовил из княжеского шкафа - из красного дерева - кивот, - и с самого утра, подоив корову, Катяша занималась его уборкой. Непонятно, как у нее имелись этикетки пивоваренного завода "Пиво Сокол на Волге", с золотым соколом по средине, - Катяша расклеивала их по кивоту, по красному дереву, вдоль и поперек, и вверх ногами, потому что грамотной она не была. И у Егорушки, и у Катяши был праздник - влазины; Некульев дал Егору отпуск на неделю. Утром же Егорушка и Катяша ходили к Игнату на пчельник узнавать свою судьбу. Игнат изводил их страхом. Игнат сидел в избе на конике, - на Егорушку и Катяшу даже не взглянул, только рукой махнул, - садитесь, мол. Между ног у себя Игнат поставил глиняный печной горшок, стал смотреть в него и говорить, - не весть что. Плюнул направо, налево, в Катяшу (та утерлась покорно), и началось у Игната лицо корчиться судорогами. Потом встал из-за стола и пошел в чулан, поманил молча Егора и Катяшу; там было темно и душно, и удушливо пахло медом и пересохшей травой. Игнат взял с полки две церковные свечи, взял за руки Егора и повернул его на месте три раза, посолонь, - поставил его сзади себя, перегнулся вперед и начал замысловато скручивать свечи, - одну свечу дал Егору, другую - Катяше: сам же стал что-то поспешно бормотать; затем свечи опять отобрал себе, сложил обе вместе, взял руками за концы, уцепился зубами за середину, ощерились зубы, перекосилось лицо, - и Егорушка и Катяша безмолвствовали в благоговейном ужасе, - Игнат зашипел, заревел, заскрежетал зубами, глаза - так показалось в темноте и Егорушке и Катяше - налились кровью, закричал: "Согни его судорогой, вверх тормашками, вверх ногами. Расшиби его на семьсот семьдесят семь кусочков, вытяни у него жилу живота на тридцать три сажени." - Потом Игнат совершенно покойно объяснил, что жить "в новом дому" они будут хорошо, сытно, проживут долго, сноха будет черноволосая, и будет только одно несчастье "через темное число дней, ночей и месяцев", - ослепнет бычок, придется пустить его на мясо. - Катяша и Егорушка шли домой радостные, дружные, чуть подавленные чудесами, - свечи Игнат им отдал и научил, что с ними делать: в новом дому подойти к воротному столбу, зажечь там свечу и попалить столб, а потом с зажженной свечей пойти в избу, прилепить там свечу к косяку и так три ночи подряд, и так сноровить, чтобы последний раз сгорели свечи до-тла и потухли-б сразу, - первые же два раза тушить свечи левой рукой, обязательно большим и четвертым пальцами, - и чтобы не ошибиться, а то отпадут пальцы. - Некульев уже уехал, когда вернулись Катяша и Егор, принесли Егору ведро самогону. Егор стал запрягать лошадь, Катяша задержалась, замешкалась со сборами, наклеивала на кивот - "пиво Сокол на Волге", "пиво Сокол на Волге". Егорушка от нечего делать ходил в барский дом, зашел в комнату, где поселился Некульев, потрогал его постель, прилег на нее, примериваясь; на столе лежали недоеденная сметана и в коробке из под монпансье сахарный песок, - слюнил палец и тыкал им сначала в сметану, потом в сахар, - потом облизывал палец; на окне лежали зубной порошок, щетка, бритва: Егорушка задержался тут надолго, - попробовал порошок, пожевал его и выплюнул, помотав недоуменно головой, - взял зеркальце и зубной щеткой разгладил себе бороду и усы; - лежала около зеркальца безопасная бритва, рассыпаны были ножички, - Егорушка все их осмотрел, пересчитал, выбрал, какой похуже, и спрятал его себе в карман; в конторе Егорушка сел за письменный стол Некульева, сделал строгое лицо, оперся о ручки кресла, расставив локти и сказал: - "Ну что, которые там, лесокрады! - Выходи!.." - - В семейных отношениях Егорушки главенствовала Катяша; - вскоре перед их избой стоял воз; были на возу и кивот "в соколах на Волге", и поломанное кресло с золоченой спинкой, и две корзинки - одна с черным петухом (вымененным у Маряши), другая с черным котом (прибереженным еще с весны; кот и петух нужны были для влазин), - и сундук с Катяшиным - еще от девичества - добром; - и на самом верху воза сидела сама Катяша, уже подвыпившая самогону, она махала красным платочком, приплясывала сидя, орала "саратовскую", - "шарабан мой, шарабан"... Маряша с детишками стояла рядом с возом, смотрела восхищенно и завистливо; Катяша смолкла, покрестилась, покрестились и Егор, и Маряша, и дети, Катяша сказала: - "Трогай с богом!" Попросила Маряшу: - "За скотиной ты посмотри, Игнат придет наведаться, покажи!.." - Поехали, Егор пошел с вожжами пешим, опять завизжала Катяша: - "Шарабан мой, американка, а я девчонка-а шарлатанка!.." - -

При Некульеве единственное было собрание Рабочкома. Собрали его хорошие ребята, мастеровые-коммунисты, Кандин и Коньков. Собрание было назначено на завтра, но многие съехались с вечера, - дальним пришлось проехать верст по сорок. Вечером в парке на крокетной площадке разложили костер, варили картошку и рыбу. У Некульева собирались на "подторжье", чтобы столковаться перед торгом Рабочкома, - кто потолковее и кто коммунисты. Коньков был хмур и решителен, Кандин хотел быть терпеливым; говорили о революции, о лесах и - о воровстве, о гомерическом воровстве в лесах, - говорили тихо, сидели тесным кругом, со свечей, в зале, Некульев лежал на диване; - сказал тоскливо Коньков: - "Расстреливать надо, товарищи, - и первым делом наших, чтобы была острастка. Что получается, - мы воюем с мужиками, а кто похитрее из мужиков - идет к знакомому леснику, потолкует, сунет пудишко, - и лесник отпускает ему, что только тот захочет, - получается, товарищи, одно лицемерие и чистое безобразие. Простите, товарищи, признаюсь: привязался ко мне шиханский мужик, - дай ему лесу на избу, - день, другой, - я сижу голодный, а он и самогону, и белой, - я так ему морду избил, что отвезли в больницу, - не стерпел." - Ответил Кандин: - "Я морды бил, прямо, скажу, не раз, хорошего в этом мало. Обратно, надо рассудить: - получает лесник жалование, на хлеб перевести, - полтора целковых; на это не проживешь, воровать надо, - ты смотри, как живут, свиньи у бар чище жили. В лесном деле нужна статистика: установить норму, чтобы больше ее не воровали, и виду не показывать, что замечаешь, потому - воруют от нужды. А если больше ворует, - значит, от озорства, - тогда, обратно, можно расстрелять. Святых нет, - а дело делать надо!" - Говорили о Рабочкоме. - Рабочком создать необходимо было, чтобы связать всех круговой порукой. Некульев молчал и слушал, свеча освещала только диван, - ни Коньков, ни Кандин не знали, как повести на утро заседание Рабочкома, чтобы не оторваться от всех остальных лесных людей. - В парке запели песню и стихли, Некульев поштальным, в парк. У костра сидели люди, все оборванцы, все одетые по разному, все с винтовками. Против огня лежал Кузя, подпер щеки ладонями, смотрел в огонь и рассказывал сказку. Кричало на деревьях всполошенное костром воронье. Некульев присел к огню, стал слушать.