Ило Мелашвили, отец Томаза Мелашвили и дед Ираклия Мелашвили, родился в рачинской деревне (Рача — один из горных районов Грузии). С семнадцати лет он начал работать пекарем в маленькой пекарне в Авлабаре, старом районе Тбилиси, и проработал там всю свою жизнь.

Ило был веселым человеком. Его все любили. Когда в тесной, жаркой пекарне, выпекающей лаваши, толпились женщины, дожидаясь свежего хлеба, Ило тайком подмигивал напарнику, брал в руки раскатанное тесто и, навалившись грудью на край печи, прилеплял лепешку на ее глиняную раскаленную стенку. Ноги его при этом отрывались от земли и как бы нечаянно задирали юбку ближайшей женщины. Поднимался шум. Помощник смеялся, женщины громкими гортанными голосами ругали Ило и шлепали его по белой от муки спине. Ило смеялся и кашлял. Его все очень любили. Никто на него не сердился.

Он жил рядом в Нахаловке, в доме, построенном собственными руками. Его знал и любил весь Тбилиси. А когда он умер, все убедились, что Ило был великим человеком.

Перед самой смертью он посмотрел на убитых горем родственников, похлопал младшего брата Мито по руке:

— Теперь ты старший в роде, будь мужчиной…

Потом повернулся ко всем, улыбнулся, шевельнул головой на подушке и сказал:

— Ну, что такие грустные? Подумайте, мне каково? Вы теряете одного меня, а я — вас всех… — И снова улыбнулся, и две мутные слезинки выбежали из уголков глаз и медленно поползли вниз, пробираясь сквозь седую кустистую щетину.

Ираклию тогда было семь лет, но эти две слезинки он запомнил на всю жизнь. А ту великую фразу он слышал много-много раз потом и не смог бы ее забыть, даже если б захотел.

Ираклий очень гордился своим дедом. Он был единственный сын в семье. У него было еще две сестры. Старшая была уже замужем. В детстве Ираклий хотел быть пекарем в маленькой кустарной пекарне — как дед. Друзья звали его Ира.

Нельзя сказать, что Ираклий не любил работать. Он умел работать и хорошо работал, когда увлекался, но все же больше всего на свете он любил веселиться и пировать с друзьями.

Его отец Томаз Ильич Мелашвили, рассудительный и медлительный, как все рачинцы, с одной стороны, был доволен, что сын его так похож характером на своего деда, а с другой стороны, опасался, что времена теперь другие, и просто добрый и веселый человек — это не профессия.

Он был кандидатом технических наук и работал заместителем директора научно-исследовательского института, и поэтому даже помыслить не мог о том, что его сын станет пекарем. К тому же в Тбилиси все меньше и меньше становилось маленьких пекарен.

Изменился и Авлабар, необратимо превращаясь в туристский квартал, похожий на театральную декорацию. Подновлялись и укреплялись его старинные здания с тонконогими резными балкончиками, протезировались щербатые булыжные мостовые, красились новыми синтетическими красками старые стены и исчезали привычные живые запахи. Дольше всех держался запах свежего хлеба.

На семейном совете было решено, что Ира будет поступать в институт пищевой промышленности. Раз уж он так стремится стать пекарем, то пусть будет директором хлебозавода.

Честно говоря, Ираклию (если уж не суждено быть пекарем в маленькой пекарне) было совершенно все равно кем и где работать. Он твердо знал только одно — кем бы он ни был, он всегда найдет повод и возможности для дружеской пирушки. И никакая должность не помешает ему быть веселым человеком. Таким, как дед Ило.

Впрочем, таких слов он даже мысленно, про себя, не произносил. Он просто жил, любил и очень почитал родителей, был предан друзьям, очень влюбчив, хорошо пел, знал много тостов, мог поддержать любую беседу и никогда даже на самой разудалой пирушке не забывался и не терял человеческого достоинства и облика.

В первый год после окончания школы он не поступил в институт и пошел в армию. Отец два раза приезжал к нему в часть, расположенную под Москвой, дважды встречался с его командирами и каждый раз выслушивал много хороших слов о сыне.

Томаз Ильич гордился своим сыном и подробно рассказывал о его успехах родственникам и знакомым.

Ираклий Мелашвили (по-русски его фамилия означает Лисичкин или Лисицын) в детстве очень плохо ел и был чрезвычайно худым ребенком. Каждое удачное кормление было событием в доме.

Когда Ираклий пошел учиться в первый класс, он весил двадцать один килограмм. Прежде чем отдать его в школу, все многочисленное семейство Мелашвили, включая дядьев и теток, родных и двоюродных, а также взрослых племянников, вместе и порознь советовалось по этому поводу с докторами.

Весь первый год отдельную сумку с яблоками, виноградом и бутербродами носила в школу бабушка Кето, Екатерина Владимировна. Ираклию было тяжело нести сразу и портфель, и сумку.

На первой же перемене Ираклий устроил раздачу гостинцев. Дети вежливо брали по кусочку и чинно отходили, поблагодарив. Ираклий добросовестно пытался есть вместе со всеми, но у него ничего не получалось. Гиви Мониава, его сосед по парте, сказал:

— Если ты не будешь ничего есть, ты умрешь.

Ираклий заплакал, запихнул в себя кусок еще теплого, завернутого во много бумаг, прозрачного от масла хачапури, и его стошнило прямо в коридоре. Лужица была небольшая, и Гиви, вынув из ранца большой носовой платок, растер лужу по полу, а грязный платок засунул за горшок с геранью.

— Отныне ты мой друг навсегда, как Автандил! — торжественно произнес Ираклий.

Через неделю ребята привыкли, и все продукты Ираклия разбирали в мгновение ока.

На десятый день Ираклий захотел есть. Ощущение голода было ему настолько неизвестно, что он испугался и заплакал. А когда он пришел домой, схватил кусок черствого хлеба и начал есть, испугались уже его родители.

В тот год, когда Ираклий вернулся из армии, отец направил его в Сухуми к своему родному брату, который был председателем колхоза. Дядю звали Леван.

Через несколько дней Ираклий обзавелся новыми друзьями, и они каждый вечер пировали или у кого-то дома, или в ресторане.

Вскоре Ираклий познакомился с замужней очень красивой женщиной, и у них начался типичный курортный роман. Свое знакомство с этой женщиной Ираклий скрывал от друзей по ее просьбе, так как у нее был очень могущественный и очень ревнивый муж, который должен был приехать в Сухуми, но все не приезжал и не приезжал из-за каких-то неотложных дел государственной важности. Поэтому Ираклий нигде с этой женщиной не появлялся и, отправляясь к ней на свидание (чаще всего попозднее), принимал все необходимые меры предосторожности.

Все дни напролет Ираклий проводил со своими новыми друзьями на пляже. Иногда они играли в волейбол, иногда в преферанс, а иногда он отсыпался под тентом после ночных приключений.

Однажды, проснувшись на топчане под тентом, он открыл глаза, увидел рыжеволосую девушку с зелеными глазами и влюбился.

В тот день он отсыпался после изнурительного ночного свидания с женой очень высокопоставленного человека. Он был молод и здоров, и времени для восстановления сил ему требовалось совсем немного. Не проспав и двух часов, Ираклий проснулся, не меняя положения, слегка приоткрыл глаза и увидел на соседнем топчане рыжеволосую, зеленоглазую девушку с обгоревшей кожей. Он закрыл глаза и подумал, что эта девушка ему привиделась. Но и с закрытыми глазами он видел ее лицо и обгорелые плечи. Он решил не открывать глаза.

Мгновение назад ему снилась женщина, у которой он провел ночь, снилась так, словно он и не уходил от нее, словно эта бесконечная ночь еще продолжается. Сон был настолько реален, что Ираклий отчетливо ощущал на губах след ее бархатистой кожи… Из сознания выпало туманное, душное утро, мацони, которое он пил у дяди, дорога на пляж, понимающие ухмылки друзей, неосвежающая теплая вода…

Он и не помнил, как рухнул на топчан и укрыл голову махровым полотенцем, не чувствовал, как полотенце сползло и упало на песок, как зеленоглазая девушка подняла его под настороженными взглядами целой компании молодых грузин, расположившихся неподалеку.