— Ара! — крикнул вполголоса кто-то из сидящих кружком, когда Тина подняла полотенце и, стряхнув песок, хотела положить на место — на курчавую голову спящего юноши. — Ара, ара, девушка, не надо! Ты его разбудишь…

Тина положила полотенце в ногах на топчан, передернула плечами и сильно прогибаясь в спине, побежала к воде. Побежала она, чтоб не обгореть еще больше по дороге и еще потому, что знала, какой у нее красивый и легкий бег.

Ничего этого Ираклий не видел и не знал, и потому, когда он открыл вновь глаза и опять увидел рыжеволосую девушку, читающую красную книгу, в голове его мелькнуло: «Красивая, нравится». И какая-то внутренняя пружина щелкнула и начала раскручиваться, готовая подбросить его в любую секунду.

Он представил, как стремительно поднимается, бежит к морю, с разбегу всем телом обрушивается в воду, поднимая тучи брызг, долго плавает, потом выходит, играя ожившими, набухшими мышцами, блестя смуглой кожей, подходит к рыжеволосой девушке и начинает ничего не значащий, обычный в таких случаях разговор.

Он уже готов был сорваться с места, но какой-то внутренний голос тихо и отчетливо сказал: «Не делай этого. Не делай, как обычно. Это другая девушка. Не обычная». «А как же делать?» — в растерянности сам у себя спросил Ираклий. На этот раз внутренний голос промолчал.

В полном недоумении, имея при этом вид самый смешной, сидел Ираклий, свесив с топчана ноги, и пялился на рыжеволосую девушку.

Вид у него был такой нелепый, что девушка, взглянув на него украдкой поверх книги, не выдержала и прыснула, и Ираклий неожиданно для самого себя сказал:

— Вы подождите, пожалуйста, никуда не уходите! Я сейчас пойду умоюсь и все вам расскажу…

И он не полетел длинными пружинистыми скачками, а поплелся на ватных ногах к морю.

Когда он вернулся через некоторое время, девушка все так же читала книгу. Почему-то дрожа всем телом и покрывшись мурашками, Ираклий присел на краешек своего топчана и, словно ни к кому не обращаясь, вполголоса заговорил. Он не задумывался над тем, что сказать, не подыскивал нужных, правильных русских слов, за него словно говорил тот же внутренний голос:

— Понимаете, каждый ребенок о чем-то мечтает… Кто-то хочет стать моряком, кто-то хочет стать космонавтом, а может, кто-то никем не хочет стать и мечтает, как будет лежать всю жизнь на диване и есть конфеты и хурму. Взрослые тоже мечтают. Когда я был в армии, у каждого моего товарища была невеста или просто девушка… У меня тоже до армии были знакомые девушки, но это все было по-другому, и в армии я ни о ком не вспоминал. Товарищи рассказывали о своих невестах, носили фотографии с собой. У меня никого не было. Но я мечтал. Я мечтал, что встречу девушку, которая станет моей невестой, потом женой, потом матерью моих детей, бабушкой моих внуков, родоначальницей целого рода… Я видел эту девушку так отчетливо, что если б я был художником, то нарисовал бы ее. И если б вы посмотрели на этот портрет, то сказали бы, что я нарисовал вас. Когда я увидел вас, мне стало страшно, потому что я знаю — ничто не сбывается так, как мечтаешь. Мечты мечтами, а жизнь есть жизнь. Я даже сперва подумал, что вы мне привиделись. Как привидение… Я боюсь, что вы, как привидение, растаете, исчезнете… Не исчезайте — мне будет очень тяжело, очень плохо…

— Почему я должна исчезать? — удивленно вскинула брови девушка. — Я здесь каждый день отдыхаю под этим тентом.

Ираклий и сам не помнил, какими словами он убедил Тину пойти пообедать. Он очень удивился, когда узнал, что это первый ее выход в ресторан.

Едва они вошли, высокий полный официант подошел к Ираклию, обнял его за плечи и с ласковой улыбкой начал что-то говорить по-грузински, ни разу при этом не взглянув на Тину. Но она не почувствовала никакой обиды. Напротив, ей почему-то было ясно, что на нее не смотрят из деликатности, чтоб не смущать.

Словно по волшебству на столике появились закуски, ваза с фруктами, хрустальные бокалы, тяжелые мельхиоровые приборы, горячий лаваш, нарезанный полосками и укрытый салфеткой. Толстый официант почтительно, как настоящей даме, показал этикетку шампанского. Бутылка была укутана в салфетку. Тина лишь в последнее мгновение сообразила, что следует как-то среагировать, и величественно, как ей показалось, кивнула. Официант с чрезвычайной ловкостью бесшумно открыл бутылку, обтер горлышко салфеткой и налил шампанское в высокие хрустальные бокалы.

Тина выпила целых два фужера. Это придало ей уверенности. Она чувствовала себя совершенно пропащей. Ираклий, которому внутренний голос сказал, что это необычайная девушка, изо всех сил старался относиться к ней как-то по-другому, не так, как к другим девушкам. Предупреждал любое ее желание, но когда она протянула руку за сигаретами, Ираклий мягко, но решительно накрыл пачку загорелой ладонью и сказал:

— Не надо. Пожалуйста. Вы же не курите. Не стоит привыкать.

Тина приготовилась было «пропадать совсем», но обед закончился неожиданно быстро. Ираклий отвез Тину домой, пообещав зайти за ней вечером.

Во время очередного ночного свидания жена высокопоставленного чиновника спросила у Ираклия, что это за девушка, с которой она видела его в городе вот уже три раза подряд. Ираклий нахмурился, привстал, опершись локтем на подушку, долго смотрел в веселые глаза женщины и потом сказал:

— Если ты хочешь, чтобы мы встречались, никогда больше не говори об этой девушке.

Женщина хотела в ответ пошутить, но, внимательнее всмотревшись в его лицо, промолчала и обняла его за шею мягкой, налитой рукой…

Перед своим отъездом на учебу Ираклий Мелашвили с друзьями отправился к Крестовому перевалу в горное селение, расположенное в 112 километрах от Тбилиси, за барашком. В том горном селении жили дед и бабушка одного из его друзей. Дорогой они весело болтали, обсуждая предстоящий праздник. Готовились торжественные проводы Ираклия в Москву.

Горы были еще совсем зеленые, ветви яблонь, груш и айвы в садах гнулись под тяжестью плодов, начинала румяниться хурма, наливался виноград. Было тепло. Но летние, августовские жары прошли, и встречный ветерок не обжигал, а ласкал лица друзей.

Хорошо отлаженный двигатель «Жигулей» уютно урчал, еле слышно шуршали шины по ровному асфальту Военно-Грузинской дороги, не мешая разговору, звучала музыка. Настроение у всех было прекрасное, и в веселом разговоре друзья решили купить не одного, а двух барашков.

Дедушка товарища был уважаемый человек, известный во всем районе. Он не ждал внука, потому что в горах нет телефона. Когда к его дому подъехала машина с молодежью, он брился, чтобы поехать в районный центр в больницу, подобрать очки. У него на семьдесят третьем году жизни началась старческая дальнозоркость.

Услышав автомобильный гудок, он резво спустился с галереи второго этажа, где брился, как и был с одной выбритой, а с другой намыленной щекой. Он забыл о мыле.

Он сперва открыл железные, разукрашенные местным сварщиком ворота, впустил во двор машину, потом, скупо, расставляя руки, начал крепко обнимать внука и его друзей, пачкая всех мыльной пеной. Все долго смеялись по этому поводу, показывая друг на друга пальцами. Смеялся и дед. Его звали Александр.

Потом они пошли в загон и выбирали барашков. Потом долго и азартно торговались. Правда, это была торговля наоборот. Дед Александр, узнав, зачем понадобились барашки, решил их подарить. Внук, не предполагавший такого поворота, весело с ним согласился. Ираклий и слушать об этом не захотел. Начались бесконечные выяснения отношений, в которых дед ловко манипулировал «почтением к старшим», а Ираклий — «сыновней почтительностью».

После того как Ираклий решительно объявил, что такого подарка он принять не может и вынужден искать барашков у других хозяев, дед Александр наконец согласился продать и в знак своей решимости хлопнул кепкой об пол. Однако цену он назвал неправдоподобно низкую, и Ираклий снова поднялся к выходу с самым решительным видом. Дед Александр преградил ему путь своим сухим крепким телом и спросил цену Ираклия. Тот назвал неправдоподобно высокую, уверяя, что барашки стоят еще больше. Дед Александр загорячился и слегка набавил свою цену, и так далее…