Таковы, на наш взгляд, общие черты мышления Цицерона и общие условия, определившие как характер самого этого мышления, так и исторические требования, которым оно должно было соответствовать. Для дальнейшего хода истории время было решающим: либо, подорванный гражданскими войнами, Рим рухнет, и мир опять станет ареной разрушительной борьбы племен и народов; либо Рим утвердит свое господство силой и страхом, и тогда оно окажется неустойчивым и кратковременным; либо, наконец, — и именно это решение подсказывала Цицерону его любовь к отчизне — Рим сумеет основать свою империю на духовном единении людей и народов.

Мы видим, таким образом, что творчество Цицерона едино — его политическую деятельность трудно отделить от его философских раздумий и от его словесного искусства. Их единство обусловлено личностью мыслителя, коренится в самых ее глубинах. Он никогда не терял веры в свою родину, всегда любил ее; Рим неизменно образует сердцевину его мысли, и все свои помыслы, даже и самые честолюбивые, он подчиняет заботам о благе общины, о ее торжестве — материальном и духовном. Не случайно даже враг Цицерона Август сказал как-то про него одному из своих внуков: «Что правда, то правда — ученый был человек и горячо любил отечество». Если Цицерон и стремился ко все более высоким магистратурам, то лишь в убеждении, что исполнит их лучше, чем кто-либо другой. В наши дни его редко обвиняют в тщеславии; может быть, здесь сказывается наивная вера во всеобщее равенство — в этот миф, разлитый подобно медленному яду в политической мысли Нового времени. Цицерон стремился реализовать те свои свойства, которых у заурядного человека просто нет. В душе каждого, написал он в конце жизни, живет некая сила, заставляющая стремиться к первенству. Как и его современники, он называл это чувство «величием души» и весьма тонко анализировал его значение, его пределы. Очень трудно, говорил он, найти равновесие между справедливостью, которая требует признавать права другого человека, и страстью быть самому всегда и во всем первым. Вряд ли можно сомневаться, что вопрос этот возник в связи с диктатурой Цезаря и с теми методами, которыми он прокладывал себе путь к ней. Честолюбие, преследующее только личные интересы, по мнению Цицерона, чудовищно и противно подлинной природе человека, его humanitas. Подобное осуждение относилось не только к отдельной личности, но распространялось на ту жажду славы «любой ценой», которая, как мы уже упоминали, была одной из язв века, одной из причин, приведших республику к гибели. Осуждал Цицерон и тех, кто жаждет денег ради денег, жаждет власти, предоставляемой магистратурами, ибо в принципе эти стремления должны были, по его убеждению, быть лишь средством обеспечить право и справедливость, лишь высокой степенью dignitas, а не украшением, не внешним знаком власти. На основе подобных размышлений Цицерон мало-помалу создавал образ человека, который в выполнении своего долга обретает внутреннее спокойствие, обретает уверенность, сообщающую ему достоинство и твердость.

К этим убеждениям, правда, Цицерон пришел только на склоне лет на основе всего пережитого политического опыта. Но тяготел он к этому идеалу всегда и в конце жизни лишь нашел для него соответствующую форму; она была отчасти ориентирована на заповеди стоицизма, а отчасти на тот образ, в котором видели себя великие римляне былых веков. Создавая подобный синтез национальных традиций и эллинистической культуры, Цицерон следовал тем магистральным путем римского духовного развития, который все яснее определялся с начала II века до н. э. и главными вехами которого в области литературы остались для нас «Сатиры» Луцилия и комедии Теренция,— не случайно Цицерон так хорошо знал эти комедии и так охотно их цитировал. Так же развивалось и красноречие; ход его развития Цицерон воссоздал в своем диалоге «Брут»: приводимый здесь список выдающихся ораторов эпохи выражал постепенное становление искусства речи, для которого мысли были важнее слов. Как бы ни возвышался Цицерон благодаря своей собственной гениальной одаренности над своим временем, он не только не нарушал преемственность духовного развития, но, напротив того, обеспечивал ее, содействуя обновлению и новому рождению Города, которому суждено было победоносно справиться с, казалось бы, предсмертным кризисом и просуществовать еще несколько веков. Нам предстоит убедиться, что именно в области духа, а не в области политики, где слишком большую роль играют обстоятельства совсем иного порядка, Цицерон сумел обнаружить принципы и методы, что составляют основу нашей культуры и, по крайней мере хотелось бы надеяться, будут составлять ее на протяжении еще некоторого времени.

Глава I

СЧАСТЛИВЫЕ АРПИНСКИЕ ГОДЫ

Цицерон — не из тех римлян, что родились в Риме; он — римлянин из муниципия и появился на свет в городке по имени Арпин, расположенном примерно в 120 километрах на юго-восток от столицы, в краю вольсков. Этот край он любил. Он всегда говорит о нем с особым чувством и не устает повторять что там его подлинная, природная родина, с которой его связывают невидимые узы. То был край его детства, но в образ Арпина, живший в его душе, вплетались далеко не только детские воспоминания. Здесь, в этом краю, лежали истоки его политических убеждений, в эту землю уходили своими корнями традиции, которые он продолжал и от которых никогда не отказывался. Эти истоки и традиции сыграли очень значительную роль в его творчестве и в его жизни.

Вольски долгое время были врагами римлян. Вплоть до римского завоевания они были самыми неспокойными из всех народностей, живших на холмах и в долинах Центральной Италии, на том склоне Апеннин, что обращен в сторону Тирренского моря. Спустившись с Апеннин и двигаясь по течению Лириса, который берет свое начало далеко в горах, в землях марсов, в окрестностях современного Авеццано, они вышли к Тирренскому морю там, где Лирис впадает в него близ Минтурн. Ныне в верхнем своем течении река эта носит имя Лири, а ниже, к югу от Монте Кассино, называется Гарильяно. Плавно и сонно течет река мимо холмов, на один из которых карабкается крохотный Арпин, ныне носящий имя Арпино, а на другом лежит Изола дель Лири, где находилось семейное владение Цицеронов.

Название «Арпин» появляется в истории во времена Самнитских войн, в 305 году до н. э. Три местных поселения, Сора, Арпин и Цезенния, были в этом году, читаем мы в «Истории» Тита Ливия, отбиты у самнитов, которые перед тем, опираясь на поддержку местных жителей, отвоевали их у римлян. Память об измене Арпина Риму оказалась недолгой. Уже в 303 году жители городка получили римское гражданство sine suffragio, то есть без права принимать участие в выборах должностных лиц и в народном голосовании или быть избранными на одну из римских магистратур. Но все другие преимущества, которыми пользовались римские граждане, распространялись отныне и на них: право владения, право наследования, право женитьбы на дочери римского гражданина и т. д., что и означало с юридической точки зрения включение их в гражданскую общину Рима. В первое время после 303 года Арпин находился па положении префектуры, то есть управлял им префект — уполномоченный римского претора. Своих магистратов граждане не выбирали и находились, следовательно, полностью под властью завоевателей — очевидно, воспоминания об их недавней измене Риму в это время не совсем еще изгладились из памяти. Городок надо было держать в строгости, ибо он составлял один из опорных пунктов римской обороны на реке Лирис, отделявшей римские владения от самнитских земель Кампании. В 188 году до н. э. жители Арпина получают право гражданства cum suffragio; но, несмотря на это, насколько можно судить, городок не сразу стал муниципием и освободился от префектного правления. Не слишком много лет, однако, понадобилось и для получения муниципальных прав: самое позднее в конце II века до н. э. здешние граждане уже самостоятельна обсуждали и принимали, рассказывает сам Цицерон, собственные законы. Как все муниципии, Арпин был точной копией Рима: здесь имелся свой совет декурионов, имелись магистраты, которые носили имя эдилов и составляли коллегию из трех членов, имелось, разумеется, и свое собрание граждан, которое этих эдилов выбирало.