– Нет! – воскликнул Жослен, и скальд развернулся против сидящего теперь в седле кассилианца.

Я пыталась освободиться от бесполезного щита, отползая по снегу. С хмурым лицом Жослен подстегнул скакуна, направляя его прямо на нас.

Слишком быстро, слишком резко. Лошадь споткнулась, потеряла равновесие и, опустив голову, рухнула на снег. С мечом в руке Жослен вылетел из седла и ударился оземь в нескольких метрах от хрипящей коняги.

Скальд взглянул на меня и ухмыльнулся жестокой улыбкой воина, которому нечего терять.

– Ты первая, – выдохнул он и двумя руками поднял меч, готовясь меня пронзить.

– Элуа, – прошептала я, готовясь к неминуемой смерти.

Но меч так и не опустился.

Он выскользнул из пальцев скальда и упал в снег. Тот опустил глаза на свою грудь, из которой торчало окровавленное острие клинка Жослена. Думаю, все смертельные раны, полученные в бою, оказываются неожиданными. Скальд медленно повернулся, поднося руки к убийственному жалу. Я увидела рукоять и лезвие, вонзившееся между его лопаток. Жослен все еще лежал, опираясь на одну руку, – он метнул меч, не в силах встать. Воин неверяще посмотрел на него, тяжело опускаясь на колени. Сжимая острие пронзившего его меча, наш последний преследователь испустил последний вздох.

Воцарилась тишина, прерываемся лишь воем метели. Жослен, кряхтя, поднялся на ноги и, шатаясь, подошел ко мне. Вблизи я увидела, что ему рассекли щеку, но рана уже замерзла, как и кровь в волосах. Он перевернул скальда на живот и высвободил свой клинок, упершись ногой в мертвое тело, чтобы сподручнее было тащить. Я устало выпрямилась, опираясь о скалу, и мы обнялись, поддерживая друг друга.

– Знаешь, насколько мизерный был шанс метнуть меч точно в цель? – пробормотал Жослен, нетвердо держась на ногах. – Нас такому не учат. Так не делается.

– Нет. – Я сглотнула и кивнула на Харальда, недвижимо лежащего у скалы и уже припорошенного снегом: – Знаешь, ведь это он дал мне накидку из шкур. И не потребовал ее вернуть.

– Да, знаю. – Жослен отпустил меня и попытался, зажимая бок, удержаться на ногах сам, без поддержки. – Надо уходить. Возьми… возьми все, что может нам пригодиться. Воду, еду, корм для лошадей… и одеяла лишними не будут. Нужен один конь под припасы, выбери самых свежих. Хорошо бы убраться отсюда подальше, прежде чем встать на ночлег. 

Собирать трофеи с мертвецов – довольно мрачное занятие. По слухам, скальдийки при этом поют. Я попыталась представить, как добросердечная Хедвиг с песней раздевает убитого, и не смогла, а вот женщины из селения Селига, обдававшие меня злобой и ненавистью, легко вписались в отвратительную картину. Нет, мы с Жосленом, мародерствуя, не пели и даже не разговаривали, а просто делали то, что требовалось, онемев от ужаса.

Упавшая лошадь сломала ногу, и следовало прекратить ее мучения. Жослен кинжалом рассек крупную вену на ее шее. Я отвела глаза. Мы взяли двух коней посвежее, а остальных отпустили, надеясь, что они найдут дорогу домой быстрее, чем их учуют волки. Но верного пони я решила взять с собой, не в силах оставить его на растерзание серым хищникам. К тому же, по правде говоря, он был вынослив и быстро восстанавливал силы. Позже я узнала, что эту породу вывели специально для морозной Скальдии, потому что благородные каэрдианские и арагонские скакуны, как нельзя лучше подходящие для битвы, плохо переносили холод.

Итак, мы продолжили свой нелегкий путь.

Изначально я планировала, достигнув реки Данрау, двигаться вдоль берега, пока не дойдем до Камаэльского хребта. Жослену же пришло в голову какое-то время следовать по руслу, чтобы вода смыла наши следы, а потом свернуть на юг, оставив возможных преследователей с носом.

Можно было только гадать, гонится ли за нами кто-то еще, много ли преследователей и далеко ли они от нас, но я подозревала, что Селиг отправил не одну поисковую партию.

Мы последовали плану Жослена. Лошади, осторожно переступая по каменистому дну, довольно долго шли по холодной быстрой реке, пока не вскарабкались на берег. Кассилианец сделал то же, что и четыре дня назад: вернулся и замел наши следы, ведущие к воде. Не знаю, как его на это хватило. К тому времени холод и усталость пробрали меня до самых костей, и я едва соображала. Когда мой спутник вернулся, я глянула в его запавшие глаза и поняла, что ему еще хуже, чем мне. Странная это штука – человеческая выносливость. Выбравшись из реки, я готова была заявить, что с меня хватит, но увидев изнуренность Жослена, нашла в себе скрытые силы, чтобы двигаться дальше и даже пешком прокладывать путь по снежной целине в сгущавшихся сумерках. Снова поднялся ветер, а в поле зрения не попадалось ничего похожего на укрытие, только голые скалы да редкие деревца. К тому времени я уже научилась высматривать место для стоянки. Но подходящей площадки не наблюдалось, поэтому я продолжала шагать и шагать вперед и вперед.

Мысли мешались в голове, пока я тащилась по бесконечной зиме, ведя в поводу свою лошадь. Жослен бессильно обмяк в седле, а тяжело нагруженный пони замыкал наш караван. Переставляя ноги, я перебирала тысячу воспоминаний о доме, о приемах, которые посещала, о моих дорогих гостях, о Делоне и об Алкуине. Возвращалась мыслью в мастерскую туарье, на целебные источники святилища Наамах, в библиотеку Делоне, которую когда-то считала самым безопасным местом на свете. Думала о Гиацинте и «Петушке», и о той жертве, что мы с тсыганом принесли в храме Благословенного Элуа.

В какой-то момент я начала молиться, не произнося слов, явственно вспоминая величественный храм Элуа, алые анемоны в моих руках, теплую влажную землю под босыми ногами, мрамор, остудивший мои губы, и добрый голос жреца. «Люби по воле своей, – сказал тогда он, – и Элуа направит тебя на путь истинный, неважно, сколь долог он будет». Я слепо цеплялась за эти слова на своем нескончаемом пути. И вдруг, упершись в препятствие, остановилась и увидела перед собой каменную стену.

 «Вот и конец, – подумала я, ощупывая кручу. – Дальше не пройти». Я бестолково водила руками, не смея оглянуться на Жослена.

Левая рука внезапно провалилась вперед, не встретив сопротивления. В скале открывался темный провал. Углубившись во мрак, я слепо обшаривала пространство, надеясь, что моя лошадь слишком устала и никуда не ускачет.

Пещера.

Я зашла внутрь довольно далеко, вынюхивая следы присутствия волка или медведя. Завывания ветра утихли в каменных сводах, и с непривычки тишина ощущалась странной. Казалось, в этом просторном убежище никто не обитал. Я выскочила наружу и по снегу заковыляла к Жослену. Он устало посмотрел на меня из-под заиндевелых ресниц.

– Там пещера! – крикнула я, приложив ладони рупором ко рту, чтобы быть услышанной на ветру, и указала в сторону прохода. – Без факела ничего не видно!

Осторожно, будто каждое движение причиняло ему боль, Жослен спешился, и мы завели лошадей под каменный козырек. В сумеречном свете достали огниво и одну из захваченных у поверженных скальдов палок с вымоченными в смоле тряпками на конце. Я высекла искру, и факел вспыхнул.

Держа его над головой, я устремилась в пещеру.

Она простиралась глубже, чем я ожидала, и от входа значительно расширялась. Я покрутилась на месте, освещая факелом стены. Никого живого здесь действительно не было, но посередине обнаружились остатки кострища. Глянув вверх, я увидела высоко над головой маленькую трещину в каменном потолке, через которую, наверное, уходил дым.

Годится. Даже лучше, чем годится.

Я воткнула факел в расщелину и отправилась за Жосленом. На сей раз именно я сделала львиную долю работы: поухаживала за лошадьми, которые довольно вздыхали, избавившись от укусов метели, набрала хвороста и развела костер поверх старого пепла. Даже нашла упавшее деревце и, наполовину втащив его в пещеру и накрыв одеялом, соорудила подобие навеса для пони. Сухие ветки горели, не чадя. Наше пристанище мало-помалу прогрелось, и можно было насладиться и светом, и теплом.