Шахризаи.

Трое мужчин, выбирающих боевых коней. И две женщины.

Одной из которых оказалась Мелисанда.

Я успела позабыть – как я могла? – насколько она прекрасна. Чарующее и ненавистное, ее безупречное лицо блистало подобно звезде в россыпи бриллиантов. Маленькая и незаметная, презренная полукровка среди тсыган, я смотрела на нее через Гиппокамп и чувствовала, как по коже бегут мурашки, как я превращаюсь в камень из ненависти и – ах, помоги мне Благословенный Элуа – всепоглощающего желания. Никто другой, даже Делоне, не знал меня так, как она. Только она понимала, каково это: быть такой, какой я была. Какой являюсь до сих пор и останусь до самой смерти.

Каждое движение Мелисанды, каждое ее ерзание в седле, каждое почти неуловимое натягивание поводьев я чувствовала на себе, своею кожей, плотью и костями.

А вслед за ненавистью и желанием навалился страх, поскольку я здесь находилась не как тсыганка-полукровка, не как служительница Наамах или избранница Кушиэля, но как Федра но Делоне, посланница королевы Земли Ангелов Исандры де ла Курсель, а Мелисанда Шахризай – самая опасная изменница в королевстве за всю его историю.

Передо мной мелькали свет и тьма, пока я дышала короткими вздохами, а сердце мое колотилось, как у перепуганного кролика. Меня окружали голоса, что-то бормочущие на ангелийском и тсыганском, но слова не пробивались через шум в моих ушах, подобный океану – низкий пугающий рокот. Но даже издалека я слышала беспечный смех Мелисанды. Мимо плыли неразличимые лица. В какую-то секунду я осознала, что меня трясут за плечи и не кто-нибудь, а встревоженный Жослен. Его золотые волосы струились сквозь застлавшую мой взор красную пелену, пока он встряхивал меня, – поцелованная солнцем пшеница хлестала кровавый морок.

Но вдруг Жослен пропал, и осталась только она, Мелисанда, в пятидесяти метрах от меня, развернутая в три четверти, беззаботная и прекрасная. В любой момент она могла повернуться ко мне лицом и увидеть меня, довершить протянувшую между нами связь. Ее бриллиант жерновом давил мне на грудь, бархатный шнурок словно ждал, когда она возьмет его в руку.

Предвкушение рвало меня на части.

– Она минует тебя и ничего не заметит.

В мой ужас вторгся низкий настойчивый голос, крюком зацепившийся в глубине души и выдернувший меня из морока. Пелена рассеялась; я моргнула и различила лицо Гиацинта, его красивые темные глаза. Он держал меня за руки, нежно, но твердо. За его спиной Шахризаи продолжили свой путь – маленькие черные фигурки на гарцующих лошадях.

– Она минует тебя и ничего не заметит, – повторил Гиацинт.

В его голосе слышалась печаль.

Принц Странников сделал выбор.

Да, тсыган кралис за пару дней сердечно полюбил своего внука-полукровку, это было очевидно и несомненно.

Но после слов Гиацинта, выдернувших меня из забытья, на поле повисла тишина – вроде той, когда одна огромная волна уже разбилась о скалы, а следующая еще на подходе. И точно, вдруг все разом загомонили.

– Врайна! Он обучен дромонду! Сын Анастасии говорит дромонд! Он на нас на всех навлечет проклятие!

Не стану перечислять тех, кому принадлежали возмущенные голоса, сотни возмущенных голосов. Но можете не сомневаться, что обвинения в сторону Гиацинта летели от всех его двоюродных бабушек-дедушек, тетушек-дядьев и кузенов-кузин, которые вроде бы охотно впустили его в свои сердца. Гиацинт безропотно сносил их нападки, молча глядя мне в глаза. «Не ради меня, – подумала я. – Пожалуйста, не делай этого только ради меня». Он понял и покачал головой.

В отдалении закупщики из Дома Шахризаев с любопытством оглянулись на беснующихся тсыган и вернулись к торгу за боевых коней для грядущей войны, о которой во всем королевстве, как им мнилось, больше никто не знал. Шахризаи даже не пытались спорить о цене, а просто перебивали любые ставки.

Сбоку мстительно скалилась старая ведьма с сотней золотых монет на морщинистой шее.

Гиацинт застыл без движения.

Жослен, сжимая рукоятки обнаженных кинжалов, медленно разворачивался туда-сюда, чтобы защитить меня в случае опасности, изящный и смертоносный.

– Это правда, чаво, внучок? – возвысил голос Манох.

Его ястребиные глаза были печальны, когда он выступил вперед из толпы тсыган, расступившихся перед своим патриархом.

Гиацинт отвесил грациозный поклон Принца Странников.

– Да, дедушка. Я и вправду обладаю даром дромонда. И мама научила меня им пользоваться.

– Тогда это действительно врайна. – Манох прерывисто вдохнул, словно дыхание причиняло ему боль. – Слушай меня, сын Анастасии, ты должен сейчас же отказаться от этого дара. Дромонд – не мужское дело.

Глянь в ту секунду Мелисанда на взволнованный табор, она бы тут же все поняла. Даже не разглядев меня, она бы увидела круг, окаймленный затихшей толпой, а в центре – Гиацинта и кассилианского воина-жреца в плаще мендаканта… О да, Мелисанда бы точно поняла, что я тут как-то замешана. Делоне научил ее тому же, чему и меня: смотреть, слушать и различать узоры в мнимом хаосе спутанных нитей. В этом мы с ней были на равной ноге. Но Элуа снова явил свое благоволение: моя возлюбленная врагиня так и не посмотрела в нашу сторону. Шахризаи, скользнув по скопищу бродяг пренебрежительными взглядами, отдали все внимание лошадям, за которыми и прибыли на Гиппокамп.

В ответ на слова Маноха Гиацинт с бесконечным сожалением покачал головой, глаза его напоминали черные жемчужины, блестящие от слез.

– Не могу, дедушка, – тихо ответил он. – Ты отсек от себя и от рода мою мать, изгнал ее из табора, но я не откажусь ни от нее, ни от ее дара. Я же ее сын, ее частица. Если врайна быть тем, кого она из меня сделала, значит, я врайна.

Что же Анастасия видела в будущем своего сына? Какое отражение в глазу, отмеченном красной точкой? Не знаю. Зато теперь мне стало очевидным, что наша миссия невыполнима без Гиацинта. И избранный им Длинный путь совсем не тот, по которому шли тсыгане с тех самых пор, как по земле ходил Благословенный Элуа, отринутый ими.

– Значит, быть посему, – решил тсыган кралис и отвернулся от внука. – Моя дочь мертва. И ее сын тоже умер для нас.

Тсыгане принялись хвататься за головы, всхлипывать и причитать, оплакивая Гиацинта, словно он и не стоял перед ними живой и невредимый. Кровь отхлынула от его лица, так что он посерел. Жослен, не теряя времени, убрал кинжалы, быстро сгреб пожитки и увел нас из табора Маноха. На окраине Гиппокампа мы снова повстречались с семьей Неси.

– Все еще хочешь сделать себе имя? – прямо спросил у тсыгана Жослен на простом ангелийском.

Застигнутый врасплох, Неси прищурился на нас и перевел взгляд на свою жену. Та пожала плечами, посмотрела на остальных и, решительно кивнув, принялась скликать детей.

Где-то вдалеке Шахризаи, наверное, заканчивали торг. От этой мысли я поежилась, словно в ознобе.

– Договорились, – твердо сказал Жослен. – Собирайте пожитки и лошадей. Мы едем на запад.

Его командному голосу невозможно было не подчиниться.

Тсыгане умели удивительно быстро сниматься с места. По-моему, большинству армий не помешало бы перенять у них этот навык. У семьи Неси имелась одна кибитка, пара упряжных лошадей и пять скакунов на продажу. Для охоты из этой пятерки годились только два коня, остальные – племенная кобыла с жеребенком и годовалый стригунок. За считанные минуты Неси продал кобылу и молодняк, а взамен купил еще двоих рысаков и длинноногого мерина-иноходца сомнительного происхождения. Гизелла с сестрой тем временем успели запрячь лошадей в кибитку и загрузить туда детей со скарбом.

Но как мы не спешили, а слухи все равно нас нагнали. Трогаясь со стоянки, наши спутники уже явно знали, что для тсыган кралис Гиацинт умер. В какой-то момент мне показалось, что Неси сейчас откажется от уговора, но Жослен уже отсыпал ему золота в залог успешной сделки с Руссом, и жадность вкупе с желанием лучшего будущего победили. Тсыган решился рискнуть.