Да, Жослен не давал ни Гюнтеру, ни его теннам поводов для недоверия, но особой любви они к нему все равно не испытывали, поскольку ревновали к пригожему чужаку своих женщин. А когда видели на его лице морщинки от затаенной ярости, то, вспомнив первые дни нашего плена,  еще пуще над ним издевались, надеясь разжечь в нем забавы ради прежний безудержный гнев.

И в конце концов им это удалось.

Это случилось вечером, когда на улице свирепствовала метель и хуторяне были вынуждены сидеть в большом зале. Заиндевевший Жослен зашел с охапкой дров для кухни. Поймав его взгляд, Айлса послала пленнику воздушный поцелуй и зазывно выпятила внушительную грудь.

Покраснев и растерявшись – он еще не до конца утратил кассилианское пуританство, – Жослен не заметил подставленную Эвраром подножку, споткнулся и растянулся на полу во весь рост, рассыпав поленья.

Но даже тогда он сдержался. Я тихо играла на лютне и краем глаза наблюдала, как Жослен встал на колени и, склонив голову, принялся подбирать дрова. Гюнтер сидел в кресле у огня и лениво следил за происходящим.

– Посмотрите-ка, – презрительно воскликнул Эврар, схватив Жослена за косу мускулистой рукой. – Что это за мужик такой с косой до пояса, но без единой щетинки на подбородке? Что за мужик краснеет как девица и бровью не ведет, когда его принижают до раба? Говорю вам, это не мужик, а натуральная баба! – Тенны расхохотались. Я заметила, что Хедвиг недовольно поджала губы. Плечи Жослена окаменели, но он продолжал собирать дрова, не обращая внимания на насмешки. – Тихоня-то наш, однако, краше многих девок, а? – тем временем не унимался Эврар. – Может, стоит проверить, что там у него в штанах!

У каждого человека есть свой особый талант. Остроязыкий лучше всех умел насмехаться, и по напряженному молчанию Жослена уловил, что наступил тому на больную мозоль.

– Что скажете? – обратился он к двоим своим прихвостням. – Помогите-ка мне снять с этого волчонка тряпье, и давайте проверим, сучка он или кобель, а, ребята?

Я перестала играть и посмотрела на Гюнтера, надеясь, что он остановит разошедшихся теннов. Однако вождь изнывал от скуки и, похоже, предвкушал забавное развлечение.

Эврар Остроязыкий и его пособники окружили Жослена, очевидно намереваясь повалить его на пол и раздеть. В их планах я не сомневалась, но не могла предугадать, как среагирует кассилианец. Едва первая рука легла на его плечо, он упруго вскочил на ноги, сжимая в каждой руке по крепкому полену.

Думаю, в тот раз скальдам впервые довелось увидеть схватку в подобном стиле. Навыки Жослена за время плена нимало не притупились: недели тяжелого труда и подавляемой ярости только обострили его боевые качества. Он дрался с текучей, смертоносной и контролируемой силой, импровизированное оружие мелькало в воздухе, обрушиваясь на противников словно из ниоткуда. За считанные секунды в большом зале воцарился хаос: тенны бросались в бой и, шатаясь, отступали, прикрывая покалеченные руки и разбитые головы.

Насмотревшись на тренировки, я уже немного разбиралась в кассилианской двуручной манере сражаться. Ее разработали, чтобы превратить воина в живой непробиваемый щит для вверенных его защите. Сейчас же, не имея подзащитного, Жослен сосредоточенно оборонялся, не нанося особого вреда людям Гюнтера. Вождь наблюдал за схваткой с тем же любопытством, с которым следил за первым боем Жослена после нашего пленения. Наконец семь или восемь скальдов, объединив усилия, сумели повалить кассилианца на пол, где, хохоча, попытались стянуть одежду с его дергающегося тела.

Я набрала в грудь воздуха, чтобы закричать, хотя слова не шли на ум, но Гюнтер меня опередил, приказав:

– Довольно!

Ах, как могуче звучал его клик: клянусь, от рева дрогнули потолочные балки. Тенны присмирели и позволили Жослену встать. Он, шатаясь, поднялся на ноги – одежда в беспорядке, губы дрожат от злости, – но, к его чести, как обычно скрестил руки на груди и отвесил короткий поклон в сторону Гюнтера.

Именно самообладание, думаю, Жослена и спасло. Вождь забарабанил толстыми пальцами по подлокотнику и лукаво прищурился на разозленного Эврара.

– Значит, готов побиться об заклад, что он не мужик, а, Остроязыкий?

– Гюнтер, – желчно отозвался Эврар, шустро заглатывая приманку, – этот инородец, этот твой раб, устроился в нашем селении как кукушонок в чужом гнезде! Смотри! – последовал взмах в сторону Айлсы. – Смотри, как он уводит у нас из-под носа наших женщин в свои грязные рабские объятия!

– Если хочешь увидеть, кто кого уводит, – заметила Хедвиг, недобро глядя на Айлсу, которая только фыркнула, – тебе стоит присмотреться к той вертихвостке, Гюнтер Арнлаугсон!

Раздался хохот еще сильнее, чем после слов Эврара. Гюнтер подпер кулаком подбородок и уставился на Жослена.

– Что ты скажешь, ангелиец?

Если Жослен чему-то и научился во владениях Гюнтера, помимо рабского труда, так это тому, как скальды воспринимают подобные оскорбления и как на них отвечают. Он поправил одежду, а затем спокойно посмотрел в глаза нашему хозяину.

– Милорд, ваш человек ставит под вопрос мою мужественность. Прошу позволить мне сталью доказать, что он ошибается.

– Ну-ну. – Гюнтер удивленно поднял светлые брови. – Значит, мы так и не выбили волчонку клыки, хм? Что ж, Остроязыкий, мне послышалось, что тебя вызвали на хольмганг. Что скажешь?

Слово «хольмганг» было для меня новым, но услышав его, Эврар побледнел.

– Гюнтер, он ведь всего лишь раб! Я же не могу всерьез сразиться с рабом. Это же позор!

– С одной стороны, он, может, и раб, а с другой, может, и нет, – неопределенно отозвался Гюнтер. – Вальдемара Селига однажды захватили вандалы, и он по очереди сражался с их лучшими воинами, пока они не признали его вождем своего племени. По-твоему, Вальдемар Селиг во время плена был рабом?

– По-моему, Вальдемар Селиг никогда не был ангелийским хлыщом! – прошипел Эврар. – Хочешь выставить меня на посмешище?

– Хм, думаю, никто не станет над тобой смеяться, если выйдешь с этим волчонком на хольмганг. – Гюнтер хохотнул и окинул взглядом зал. – Что скажете, други, а?

Потирая побитые места, тенны ответили кислыми взглядами. «Нет, – подумала я, – никто не станет смеяться». Гюнтер улыбнулся и стукнул кулаком по подлокотнику.

– Значит, так тому и быть! – выкрикнул он. – Завтра у нас хольмганг!

Пусть скальды и не жаловали Жослена, Эврара Остроязыкого тоже мало кто любил. Юный Харальд одобрительно взревел и выкрикнул первую ставку: серебряная монета на ангелийского волчонка. Ее тут же принял один из приятелей Эврара, и общим собранием порешили: поединок состоится.

Со спокойным достоинством Жослен собрал поленья и унес на кухню.

Рассвет следующего дня выдался ясным, и тенны, предвкушая редкое развлечение, решили устроить настоящий праздник. Я до сих пор не понимала, что такое хольмганг. Воины торжественно вынесли на улицу большую шкуру и утоптали в снегу квадратную площадку. Шкуру расстелили посреди утоптанного места и закрепили железными стержнями, а по углам площадки вколотили четыре ореховые палки, обозначив наружную границу.

Хотя Эврара в селении недолюбливали, многие тенны болели за него как за единоплеменника. Они столпились вокруг него, проверяя остроту клинка и предлагая советы и запасные щиты.

Жослен в замешательстве понаблюдал за приготовлениями и наконец подошел к Гюнтеру с почтительным вопросом:

– Милорд, не соизволите ли изложить мне правила этого боя?

– Что, горячая голова, бросил вызов, а сам не знаешь, как драться? – поддразнил его вождь и сам же посмеялся над своей шуткой. – Это хольмганг, волчонок! Каждому бойцу дается по мечу и по три щита, и тебе самое время поискать друга, который их тебе одолжит. Кто первый прольет кровь противника на шкуру, тот и победил. Кто обеими ногами сойдет со шкуры на снег, считается бежавшим с поля боя и, значит, проигравшим. – Скальд с ухмылкой снял с пояса меч. – Ты доблестно защищал свою честь, ангелиец, и за это я одолжу тебе не худший из моих клинков. Но щиты тебе придется выпрашивать у кого-нибудь другого.