— Спасибо, что согласился встретиться со мной, — сказала она, закинув ногу на ногу и положив свою сумочку на них. Это была не совсем сумочка, ведь она больше напоминала сумку для ноутбука, и в ней было полно папок. — Я много думала насчёт этого, а так как раньше не была сильно религиозной, и часть меня всё ещё противится этому…

— Не думай обо всех этих религиозных штучках, — посоветовал я. — Я здесь не для того, чтобы поучать тебя. Почему бы нам просто не поговорить? Возможно, ты захочешь присоединиться к какому-то виду мероприятий или группе, если, конечно, будешь нуждаться в этом.

— А если я не захочу? Ты будешь относиться ко мне как к методисту?

— Никогда бы так не поступил, — сказал я с притворной серьёзностью. — Я всегда ссылаюсь на лютеран.

Это принесло мне ещё одну улыбку.

— Так как ты оказалась в Канзас-Сити?

Она колебалась.

— Это долгая история.

Я откинулся на спинку кресла, показывая всем своим видом, что готов слушать.

— У меня полно времени.

— Но это скучно, — начала отнекиваться она.

— Каждый мой день — это практика с библейскими законами, которые датируются Средневековьем. Поверь мне, я знаю, что такое скука.

— Ладно, ну, даже не знаю, наверное, следует рассказывать с самого начала, да? — она пробежалась взглядом по стенам, а затем по книгам, и как всегда от волнения закусывала нижнюю губу, когда пыталась начать свою историю. — Я не твоя типичная беглянка, — сказала она спустя минуту. — Я не сбегала через окно, когда мне было шестнадцать, и не воровала автомобиль отца, чтобы уехать к океану. На самом деле я была послушной дочерью-любимчиком своего отца вплоть до того, как получила диплом магистра экономики управления [12] на сцене Дартмутского колледжа. Я была той дочерью, которой гордятся родители… Пока не увидела, кем являлась для них на самом деле… Просто ценным вкладом, ещё одна папка, как лежащие в этом портфеле. «Вот она, наша юная леди, — я мог представить, как они говорят это семье рядом с ними. — Окончила колледж с отличием и, знаете, училась в лучших школах. Провела три последних лета волонтёром на Гаити. Она бы могла танцевать в Джуллиарде, но вместо этого предпочла продолжить своё дело, какая рассудительная девочка».

— Ты была волонтёром на Гаити? — перебил я.

Она кивнула.

— Программа называлась Дом рождения. Это место для деревенских матерей Гаити, которые получали бесплатный уход, пока были беременны, они также могли там родить. Это единственное их спасение, и мне впервые, за исключением летнего дома в Марселе, пригодилось моё знание языка, не зря же я училась во французской школе-интернате.

Дартмут. Марсель. Школа-интернат. Я предполагал, что Поппи из знатной семьи с неким богатством и привилегиями за спиной, но теперь мог точно видеть, сколько в ней привилегий и сколько богатства. Изучал её лицо. На нём разрасталась уверенность, было что-то даже старомодное в склонности к этикету и вежливости, но при этом никакой вычурности, никакой элитарности.

— Тебе нравилось там работать?

Её лицо тут же ожило.

— Конечно! Это прекрасное место с замечательными людьми. В моё последнее лето я помогла родиться семи младенцам. Двое из них близнецы… Они были такими крохами, после акушерка сказала мне, что если бы их мать не пришла сюда, то, вероятнее всего, они бы погибли. Я даже помогала этой женщине выбрать имена для её сыновей, — она немного засмущалась, и я понял, что это был первый раз, когда ей удалось поделиться с кем-то этой радостью. — Я так скучаю по этому.

Я ухмыльнулся ей. Это вышло как-то произвольно, ведь ещё никогда я не видел такой светлой радости на чьём-то лице из-за помощи нуждающимся людям.

— Идея моей семьи заключалась в том, чтобы помогать людям, но она использовалась в политических целях, — сказала Поппи, копируя мою улыбку, но получилось у неё не очень натурально. — И ещё они любили делать пожертвования для животных, таким образом имея возможность фотографироваться с гигантскими чеками. А затем, идя по улице, проходили мимо бездомных. Это стыдно.

— Это общепринято.

Она покачала своей головой.

— Но так не должно быть. Я, по крайней мере, отказалась от такой жизни.

Повезло ей. Я тоже отказался, хоть и вырос в семье верующих и добрых людей. Для меня это было легко сделать, но не думаю, что для неё так же. Я хотел узнать о ней побольше, о той жизни, которую она вела на Гаити, представить, как она помогает всем людям, находясь здесь, в церкви Святой Маргариты. Нам нужны такие люди, которые смогут отдать своё время другим, подарить им частичку своей заботы, а не только деньги. По факту, я чуть не сказал это вслух. Чуть не упал перед ней на колени, умоляя, чтобы она помогла нам с готовкой еды или панкейков на завтрак, потому что на самом деле нам не хватает людей (таких же отзывчивых и добрых); я хотел занять её всем, потому что мне необходимо видеть Поппи везде.

Но, с другой стороны, это не было лучшей идеей. Поэтому я сменил тему:

— Итак, ты окончила колледж…

— Колледж. Точно. И я поняла, глядя на своих родителей, что я — это всё, о чём они мечтали. Они очень для этого старались. Я была одета с иголочки, словно какая-то кукла, полный пакет: наманикюренная, холёная, дорогая упаковка.

Она была всем этим. Поппи действительно представляла собой эти вложения… Но под ними скрывалось гораздо больше. Грязная и пылкая, незрелая и творческая: циклон, спрятанный в яичную скорлупу. Неудивительно, что оболочка дала трещину.

— Моя жизнь была очень красочной: много красивых машин, много номеров отелей, слишком много сборов средств и вечеринок. Жизнь, предопределённая наперёд, ведь мне предстоял выбор между двумя богатыми детьми коллег моих родителей, которые тоже окончили Дартмут и уже были готовы жениться и заделать ещё богатых детишек. Мне было суждено работать где-нибудь в офисе и водить Мерседес S-класса до тех пор, пока я не выйду замуж, а затем уволюсь и начну заниматься благотворительностью, пока, конечно же, не рожу двух младенцев, чтобы повесить наше счастливое семейное фото в рамочку, — она опустила свой взгляд на руки. — Это всё звучит смешно. Словно я героиня романов Эдит Уортон [13] или что-то в этом роде.

— Это не звучит так, — успокаиваю я её. — Я знаю тип людей, о которых ты говоришь, — и на самом деле знал, но не стал об этом рассказывать ей. Я вырос в довольно хорошем районе, и —не в таких масштабах — так же было с работой. Семьи с их красивыми домами и замечательными пятью детьми, они имели очень хороший заработок, висели на доске почёта, играли в лакросс, чтобы уверить всех, что их отпрыски самые успешные и здоровые среди остальных детей Среднего Запада.

— Я сбежала от той жизни, — сказала она. — Жизни Уортон. Я не хотела такой жизни. Я не могла.

Конечно же, не могла. Она была настолько выше этой жизни. Может ли она увидеть это в себе? Может ли почувствовать, даже не видя этого? Потому что я едва её знал, но даже это мне не помешало, чтобы увидеть, насколько она была замечательной и доброй женщиной, которая не может жить без смысла. Она бы просто не нашла этого, оставшись на сцене Дартмута.

— Моё сердце было разбито после Стерлинга, да, — продолжила она, всё ещё разглядывая свои руки, — но также я горевала над тем… Какой была тогда, а затем решила, что с меня хватит. Я взяла фальшивый диплом, который они тебе дают, пока не отправят настоящий, и ушла со сцены, а потом из кампуса, пропустив необходимое подбрасывание шапочек, фотографирование и очень дорогой обед со своими родителями. Затем отправилась в свою квартиру, оставила на голосовой почте отца сообщение, сложила вещи в машину и уехала. Не будет больше никакой стажировки. Нет больше карточки, на которой всегда лежат десять тысяч долларов. Нет больше свиданий с мужчинами, которые не были Стерлингом. Я оставила ту жизнь вместе со всеми кредитными карточками отца. Отказалась от своего трастового фонда, потому что решила зарабатывать сама.