Они учились в параллельных классах. Он в «Б» - она в «А». Его знали Романом, ее - Джамилей. Она ходила в хиджабе, ни с кем не дружила, училась прилежно, но без охотки. Он ее не замечал, но однажды весной они столкнулись в коридоре, это было на большой перемене, и посмотрели друг другу в глаза. Этот взгляд, длившийся секунды изменил их мир, изменил их. Это пошло сказано, понимаю, но точно. После него, этого взгляда, он стал выискивать ее в толпе школьников, чтобы просто увидеть ее лицо или фигурку. Она пряталась от него (от себя!), и все что ему оставалось, так видеть воочию ее первый пристальный взгляд, навсегда запечатлевшийся в его сознании. Она, прячась от него, думала только о нем, она видела его русские насмешливые глаза, сделавшие ее другой, сделавшие ее невестой, невестой Романа. Да невестой. По крайней мере, она никого, кроме него, не представляла своим суженым, своим супругом, а ей ведь оставалось немного времени ходить в невестах, она знала, что мужем ей выберут другого человека, может быть, пожилого, неприглядного и чужого. Именно это знание, в чем-то бывшее концом жизни, то есть смертью, распаляло ее воображение, развитое строгим воспитанием. В своих мыслях она видела Романа постоянно, оттого перестала хорошо учиться, став постыдной троечницей. Еще эта предстающая кастрация. Джамиля знала, что отец по настоянию будущего мужа хочет кастрировать ее, то есть удалить орган со странным названием «клитор», которым если и не любят мужчин, то получают от них мимолетное счастье.
Братья Джамили, учившиеся в ее школе и не учившиеся, почувствовали изменение ее состояния, хотя дома, конечно, она большую часть времени проводила на женской половине. Узнать, кто явился причиной перемены сестры, им не составило труда, и как-то вечером они встретили его на одной из темных аллей города. Была, драка, к которой присоединились друзья Романа, один из которых, татарин, сломал старшему брату Джамили нос, сам лишившись зуба. Роману тоже досталось – нож Анвара, младшего брата Джамили, попав в печень, едва не убил его.
Драка имела последствия. Русские и мусульмане города возроптали друг на друга, милиция и прочие органы делали все чтобы примирить стороны, и чтобы не узнали о ней «наверху», то есть в Москве. Примирение состоялось, конечно, формальное. Джамиля об этом не знала, она знала лишь, что нож ее любимого брата Анвара разорвал печень Романа, и тот может умереть каждую минуту. Из-за нее умереть. Умереть, потому что она посмела посмотреть на него как на мужчину. Захотеть, чтобы он был рядом. От этого знания она не могла жить и не жить не могла. Все на свете перестало ее интересовать, она не ела, не пила и не дышала, глаза ее остановились, она ходила как лунатик, била посуду и не могла открыть двери. Видела она лишь его, умиравшего в реанимации, и слышала, что все ее родственники радовались, что он, слава Аллаху, «сдохнет как собака».
Но он не умер, это, видимо, не входило пока в планы Бога. Он выздоровел и вышел из больницы. Она нашла его. Перед тем она долго сидела перед зеркалом, чтобы сделать себя привлекательнее, но что может приукрасить мусульманскую девушку, закутанную в хиджаб? Только прядь волос, как бы случайно выбившаяся из-под платка. Джамиля около часа то так, то эдак, пыталась сделать ее говорящей, и у нее получилось, потому что она знала (и он знал), что за такую выбившуюся прядь в Иране женщин хватает на улице полиция, чтобы посадить в тюрьму, а тюрьмы там не сахар.
Она, таясь, нашла Романа. Увидев ее, он перестал думать. Он смотрел ей в глаза, и знал, что они никогда не будут вместе, и потому то, что он может видеть ее, уже есть великое чудо, божественный подарок. Они не имели сил прикоснуться друг к другу, они знали – если сделают это, то будет аннигиляция, то есть вообще все на свете исчезнет – она, он, их родители и родственники, вообще все исчезнет, всем убьет себя непониманием и косностью. И потому граница меж ними оставалась покуда незыблемой и высокой до солнца и рождала в них немыслимые по силе чувства, которые не могли ничего материального сотворить или хотя бы продолжить, он могли лишь уничтожить то, что называют покоем. Но они, Роман и Джамиля, смотрели друг на друга, и тем существовали, они были объединены стремлением друг к другу, они не могли не любить друг друга, потому что любовь - это когда все на свете забываешь, кроме любимой, кроме любимого, а все остальное – мелочь, пусть даже способная все уничтожить.
А у нее за спиной топтался муж, купивший ее за деньги, которых так не хватало ее незадачливому отцу, а у него, Романа, за спиной маячила девушка, положившая на него глаз, девушка, которую он никогда не полюбит, потому что если он полюбит ее, то это будет значить лишь одно, что счастья, то есть Джамили не существует и не будет существовать, потому что, если девушку можно продать за деньги или баранов, называя эту продажу за деньги или баранов национальным обычаем. Но девушка-Джамиля, человек-Джамиля существовала, она смотрела на него, как на спасителя, который не ее спасет, а что-то другое, более важное. Он спасет возможность счастья, которое в ее семье заменена шариатом, сводом законов, позволяющих всем на свете быть охраняемыми от опасностей новизны, от одиночества, от некрасивости, наконец.
Они стояли, глядя друг на друга и бесконечно понимали, что невозможность их счастья и есть счастье, что эта невозможность поднимает их в небеса, к Богу поднимает. И пусть, они никогда не смогут ласкать друг друга без страха, пусть никогда не родится у них плод любви – маленький, несмышленый ребеночек, которого так сладко прижимать к сердцу, пусть будет так. Пусть они станут жертвами как Иса или Иисус, разве может кто-нибудь, кроме Бога сделать им такой подарок?
Они, Роман и Джамиля, стояли друг против друга как два мира, человечески совершенно похожие, но описанные разными скриптами – кириллицей и арабской вязью. Могли ли они взяться за руки и уйти далеко-далеко, в свою жизнь? Нет. Счастье их обречено быть распятым, оно не может не пролиться плодородной кровью. Люди все равно найдут их, придут и убьют ее и его, потому что, то, что прописано в Священных Книгах, не может быть изменено жизнью людей, не может быть изменено человеком, ничтожным по определению.
Так у них и вышло, они хоть и смотрят друг на друга и могут даже прикоснуться друг к другу. Но протягивание рук из разных миров, не обязательно приводит к сближению этих миров. Некоторые миры никогда не соединятся, не могут соединиться, потому что были Крестовые Походы, ожесточившие обе стороны, были Крестовые Походы, разделившие Единого Бога на нескольких богов, соперничающих до сих пор. И эти Крестовые походы продолжаются, вывернувшись наизнанку. Теперь слабеющее Христианство топчут колоны, осененные Полумесяцем. Эти колонны уже захватили Европу, осталось зарезать немногих сопротивляющихся, а остальные сами прибегут и будут стоять в очереди, чтобы их поскорее обрезали. Джамиля знала все это от дяди-муллы, знала, что мусульмане всего мира, объединенные единственно праведным Богом, объединят весь мир, искоренят пороки и неверие, искоренят нищету и неповиновение младших старшим, неповиновение имеющим власть.
- Давай убежим, - как-то сказал он, - и будем жить, как муж и жена.
- Ты мужчина, - сказала она, - и потому пытаешься делать. А я мусульманка, и потому знаю, что сделать ничего нельзя. Мы можем только умереть вместе и это может нас оживить. Ты же читал «Ромео и Джульетту». Их сделала бессмертным смерть.
- Ты не то что-то говоришь. О смерти. Нам не девяносто лет. Надо просто выкинуть тебе кое-что из головы, и все наладится.
- Ничего не наладится. Вы христиане просто не верите в Бога безмысленно, и потому думаете, что вы - боги. А мой брат, Анвар, верит, что убив тебя и будучи убит твоими друзьями, он попадет прямо в Рай, где его вечно будут ласкать красивые девушки, самые красивейшие в райских садах. Вы, христиане, дураки, вы не чувствуете как приближаются к вашим шеям остро наточенные лезвия. Вы чуете запаха своей крови, потому что трусливы.