Такова была единственная мысль, снедавшая Элен в течение сорока восьми часов, которые она провела в тоске и смятении, запертая в темной мрачной камере муниципальной тюрьмы Антверпена.

После чудовищной очной ставки с покойником молодая девушка была возвращена в свою одиночку, а потом, на следующий день, предстала перед следственным судьей, то есть «снисходительным добряком» Ван Миделиком, который частенько бывал вспыльчив, раздражителен, будто каждую секунду боролся с кем-то.

Он был склонен во что бы то ни стало засудить Элен. Она же, в свою очередь, упорно стремилась освободиться, но временами выглядела немного рассеянной, так как слушая чиновника, набрасывала в уме достаточно рискованный и дерзкий план бегства.

Во время утренней беседы Элен подметила один любопытный факт, в общем-то, на вид ничего не значащий, но зато подкинувший ей презанятную идейку.

Кто-то пришел к судье по поручению прокурора, чтобы просить подписать приказ об освобождении заключенного, невиновность которого полностью доказана, и Ван Миделик на простом листе бумаги с печатью своего кабинета набросал несколько слов.

– Отпустите заключенную из сорок пятой камеры, – сказал судья посланцу прокурора, – достаточно передать эту бумажку в тюремную канцелярию, и задержанная будет немедленно освобождена.

Перед тем, как Элен увели в камеру, она взяла лист, исписанный рукой следственного судьи. То был текст обвинительного заключения, предоставленный ей Ван Миделиком для изучения, чтоб она могла по каждому пункту выдвинуть собственные аргументы.

Элен не стала терять время на обед, а сразу принялась за чтение этой бестолковщины. Внезапно она остановилась, ее глаза зажглись от лукавой мысли:

– Придумала! Сегодня вечером я уже буду на свободе.

Что же она задумала? Это был неожиданно дерзкий план побега.

Элен позвала стражника и невозмутимо сказала ему:

– Принесите мне ручку. Я хочу подготовить слово для защиты.

Это не запрещалось. И страж мигом исполнил ее желание. Через несколько минут перед ней были перо, бутылочка чернил и несколько листов белой бумаги.

Итак, Элен приступила к реализации плана.

Бумага судьи лежала у нее перед глазами, и она силилась повторить его почерк. Пыхтела добрых полчаса – ловкая, искусная, полная жажды свободы. Наконец все было готово, довольная улыбка блуждала на ее бледном лице.

– Кажется, теперь я спасена, – бормотала она.

Элен начертила несколько линий. Никто бы в жизни не отличил их от линий, выведенных рукой судьи. Она просто великолепно подделала почерк!

На листе было написано: «Просьба к господину директору тюрьмы. Немедленно освободите заключенную из четырнадцатой камеры, невиновность которой абсолютно установлена».

И она так лихо подделала подпись Ван Миделика, что вряд ли он сам сумел бы отличить ее от собственной.

Девушка сунула новоявленную драгоценность между листами бумаги. Получилось нечто вроде папки.

Теперь уже в полном спокойствии она ожидала того часа, когда за ней придут и препроводят к судье.

– Если к тому же удастся шлепнуть на эту штуку печать, – все будет о'кей, – постановила она в конце концов.

За ней пришли и повели во Дворец Правосудия.

– Итак, мадемуазель, – обратился к ней мсье Ван Миделик, – ознакомились ли вы с моим обвинительным заключением? Надеюсь, вы созрели для чистосердечного признания?..

Будучи девушкой проницательной, Элен блестяще раскусила характер этого человека еще с первой встречи. Он был снисходителен и добродушен, когда с ним во всем соглашались. Но если кто-либо осмеливался перечить даже в самой мелочи, судья моментально приходил в дикую ярость и становился практически неуправляемым.

«Ох и поиздеваюсь же я над тобой, чучело гороховое», – подумала Элен, когда он задал первый вопрос.

В случае необходимости она могла быть превосходной актрисой. И с этого момента Элен приступила к осуществлению последней части своего плана. Она ответила спокойно:

– Я прочла ваше обвинительное заключение, мсье, я внимательно изучила его. Несомненно, это труд замечательный по сплетению уймы мелочей, выстроенных в жестком логическом порядке. Однако, позвольте заметить, что, в сущности, заключение ваше рассыпается, как снежный ком…

– Как снежный ком!.. Вы сказали, как снежный ком?! – вскричал судья. Он был настолько ошеломлен такой наглостью, что не верил своим ушам.

– Я сказала, – уточнила Элен, – что это белиберда. Чушь собачья. Состряпанная на уровне полуграмотной кухарки. Для серьезных юристов все это не имеет решительно никакой силы. Вы даже не смогли придумать ничего стоящего, чтобы укрепить как следует улики против меня. Скорее наоборот: это обвинительное заключение является именно моим оправданием и лишний раз свидетельствует о вашей непроходимой тупости.

Элен поднялась, приблизилась, жестикулируя, вплотную к бюро. Перед этим она незаметно сложила настоящий акт, а наверх в папку подсунула свою фальшивку. Девушка все больше и больше входила во вкус. Она принялась хватать разные тяжелые предметы и стучать ими по столу, как бы в порыве негодования. Сначала она швырнула на стол пресс-папье, затем тяжелую книгу, и вдруг, якобы случайно, взяла печать, известную судебную печать (которую заприметила уже давно, как только появилась в кабинете) и в середине одной напыщенной фразы протеста изо всех сил шмякнула ею как раз по той бумаге, где содержалось требование к начальнику тюрьмы о ее немедленном освобождении.

Все было сделано столь стремительно, что Ван Миделик абсолютно ничего не заметил. Его рыхлая физиономия стала ярко-красной, потом фиолетовой.

Судья не привык находиться в присутствии таких нахальных и энергичных подследственных. И хотя перед ним была женщина, а по существующему законодательству он обязан оказывать ей соответствующее уважение, судья все-таки не выдержал и решил положить конец ее выходкам.

– Охрана! – закричал он. – Схватите сейчас же эту психопатку и приведите в чувство!

Элен, тем не менее, грубым жестом оттолкнула двух охранников, подошедших к ней.

– Не трогайте меня! – завопила она. – Я ни в чем не виновата, я только защищаюсь, вот и все.

Стражи, бессильные перед такой свирепой, энергичной девчонкой, отступили на шаг. Что касается Ван Миделика, то он был так разгневан, что аж задыхался и не мог выговорить ни слова. Когда же наконец его губы зашевелились, он пробормотал, устремив безумные от ярости глаза на Элен:

– Ах вот как!? Да кто же вы такая, черт подери, что ведете себя с такой неслыханной наглостью?!

Судья приподнялся со стула, и в этот момент Элен решилась на самый крупный риск. Надо было ошарашить их всех, и она отчеканила ясно и решительно, вызывающе скрестив руки на груди:

– Кто я такая?.. Я – дочь Фантомаса.

Сие страшное имя прозвучало зловещим гулким эхом, и Ван Миделик, ошеломленный, обезумевший от гнева, в ярости сделал резкий жест и случайно повалил на пол все папки с бумагами.

– Уведите ее! – вскричал он. – Уведите ее! Она сумасшедшая.

И задыхаясь, он бухнулся в кресло.

В этот момент произошла весьма своеобразная сцена. Элен вдруг круто изменила свое поведение, превратившись за какую-то долю секунды в смиренную послушную девушку.

Охранники бросились поднимать с пола папки с бумагами, и Элен стала помогать им, как бы показывая, что просит прощения за свои выкрутасы. Она оказалась способна на восхитительное самообладание.

Среди груды бумажного хлама Элен заметила конверты с отпечатанными на них данными тюремной дирекции. Один из этих конвертов Элен незаметно спрятала и положила в него свою драгоценную бумажку, которую намеревалась использовать.

Беспорядок в кабинете был быстро ликвидирован, Элен взяла папку, села на стул и, смиренно опустив глазки, пролепетала кающимся голосом:

– Извините меня, мсье судья, я в самом деле вела себя, как ненормальная… Если вы не будете так уж строги, завтра утром я выложу все начистоту.

Ван Миделик немного успокоился и даже восстановил дыхание. Он смотрел на Элен удивленными глазами и думал: