В нескольких метрах от хижины стоит крохотная бамбуковая кухонька, но двое наших африканских слуг предпочитали готовить еду на костре под открытым небом.
Во время нашего пребывания в кратере хижина главным образом служила безопасной детской для Лакомки, хотя мы с Гуго тоже спали там по ночам. Но кроме того, мы поставили несколько палаток — для еды, для работы и т. д. Весь день Лакомка играл в хижине, и кто-нибудь из нас обязательно был поблизости, а если мы сидели в «столовой», откуда открывался вид на равнину, он ползал неподалеку от нас.
«Не повезете же вы с собой ребенка в такую глухомань», — говорили нам многие друзья, когда родился Лакомка. «Теперь-то вам придется немного остепениться, а?» — со смехом замечали другие. Но мы с Гуго еще до появления ребенка решили: если нам это удастся — не менять из-за его рождения своего образа жизни. Гуго — натуралист, его специальность — фотографирование диких животных, ему необходимо выезжать в длительные экспедиции; оба мы считаем, что муж и жена, насколько это возможно, должны всегда быть вместе. К тому времени, когда мы переехали в кратер, Лакомка уже провел пять из девяти месяцев своей жизни в джунглях, и, право же, трудно было найти малыша здоровее и жизнерадостнее.
Разумеется, мы соблюдали осторожность. У нас был с собой радиотелефон, и мы в любую минуту могли связаться с Найроби. Так что, если б Лакомка — как, впрочем, любой из нас — заболел или нуждался в срочной помощи, мы могли либо вызвать врача, либо заказать самолет, который доставил бы нас в больницу. Мы никогда не оставляли Лакомку без присмотра, а когда он спокойно спал в надежной хижине, специальные установки, проведенные в обеденную и рабочую палатки, доносили до нас все звуки, давая нам знать, как только он проснется. Для пущей безопасности мы отгородили хижину проволочной сеткой, так что если бы ему и удалось ускользнуть на несколько минут из-под нашего надзора, то уж далеко он не ушел бы.
Во время нашей экспедиции ветви фигового дерева два месяца подряд были усыпаны красными плодами, и банда павианов раз в день непременно являлась полакомиться ими. Вот уж когда нам приходилось держать Лакомку в хижине и не спускать с него глаз — крупные самцы ведут себя очень нагло, рассаживаются на земле вокруг хижины, подбирают падалицу и относятся к нашему присутствию буквально наплевательски. Как-то раз повар Моро, гигант из племени лао, чуть не попал в беду: два павиана затеяли драку на нижних сучьях дерева, а потом один из них возьми да и свались, как мешок с песком, чуть ли не на голову Моро. Он пролетел в нескольких сантиметрах, иначе африканец поплатился бы жизнью: даже если бы удар и не убил его на месте, то павиан, испугавшись столкновения с человеком, скорее всего напал бы на него. Клыки у павиана страшные, и укусы его так же опасны, как и укусы леопарда. Были, конечно, и другие неприятности — не столь опасные, сколь неаппетитные и зловонные, — которые подстерегали человека, неосторожно проходящего под деревом, где пировали павианы.
Но, пожалуй, главная опасность в нашем лагере на реке Мунге заключалась в том, что дикие животные могли подходить совсем близко под прикрытием густых зарослей, обрамляющих берега реки. Например, в одно прекрасное утро Гуго заметил льва, пробиравшегося в высоком кустарнике рядом с нашей столовой. Мы подогнали туда лендровер и нашли льва в обществе шести отдыхающих львиц. Одна из них лежала в десяти метрах от бака с бензином, из которого Гуго и Моро только что брали бензин. Мы попытались отогнать львов, но они лишь отступили к реке, куда мы на машине подъехать не могли. Весь этот день до самого вечера, пока Гуго работал далеко на равнине, нам с Лакомкой пришлось просидеть в хижине, а Моро со своим помощником Томасом предпочел забраться на фиговое дерево и нести там вахту до возвращения Гуго. Наутро львы ушли и больше не вернулись.
Припоминаю случай, когда Гуго едва не распрощался с жизнью. Примерно в пятнадцати метрах от хижины приткнулась крохотная уборная, называемая «чу». Это просто-напросто яма в земле, прикрытая вместо сидения деревянным ящиком и окруженная ветхой круглой стеночкой из травы, в которой с задней стороны оставлено отверстие, служащее входом. Узкую тропку в чу с одной стороны теснит высокий кустарник и трава, а с другой — крутой обрыв к реке. Гуго беспечно топал по тропинке и уже завернул было к «двери», как вдруг, почти не сознавая этого, заметил сквозь растрепанную стенку что-то желтое. Он на секунду задержался, и это его спасло. Раздался оглушительный рев, треск и хруст — какое-то крупное животное проломилось сквозь стенку и удалилось, сокрушая кусты на своем пути. Гуго промчался по тропинке, пулей влетел в хижину и только тогда, выглянув из надежного убежища, увидел львицу: она стояла, оглядываясь назад и слегка оскалившись, и хлестала себя хвостом по бокам. Должно быть, она устроилась передохнуть внутри чу — мы потом обнаружили огромные дыры в полу, где она оттолкнулась перед прыжком и проломила ветхие доски. Что ей там понадобилось? Очень скоро мы это узнали — остатки ее добычи были уложены у подножия дерева у реки, как раз под нашей чу. Мы оттащили ее припасы подальше — нам совсем не улыбалось, что по соседству будет бродить львица. Вечером мы с Лакомкой и два африканца видели, как она вернулась, чтобы доесть свою добычу. Львица стояла, озираясь и хлеща себя хвостом, минут десять, а потом прокралась мимо хижины и отправилась искать обед в другом месте.
Но жизнь в сафари не так уж часто приправлена острыми ощущениями. В ней не больше опасностей, чем в жизни людей в более цивилизованных местах. Мы вообще считаем, что если не поддаваться успокаивающему и обманчивому чувству безопасности и всегда быть начеку, сознавая ежеминутную угрозу нападения дикого зверя, то за Лакомку здесь можно бояться не больше, чем если бы он рос где-нибудь в английском городе. У нас ни разу не было причины жалеть о том, что мы растим сына в африканских зарослях; зато сколько интересного он увидел и узнал о диких животных, за которыми мы наблюдали!
На первые месяцы работы в Нгоронгоро к нам приехала погостить мать Гуго, которую мы звали просто Музой. Как же она выручила нас, присматривая за Лакомкой! У Гуго тоже помощников хватало, с нами было еще трое студентов — Паркер, Бен Грей и Патти Мэльмен, которые вызвались помочь нам. Они все вместе «набрали» сотни часов наблюдений за обыкновенными шакалами, которых Гуго тогда изучал.
Исследования начались довольно мрачно, потому что трава на равнине кратера, обычно в это время года представлявшая собой щетину высотой не больше пяти сантиметров, на сей раз почти повсюду вымахала на целых тридцать сантиметров. Ростом шакал не выше европейской лисицы, так что не только снимать, а и углядеть его в такой траве было трудновато. Но все же Гуго сказочно повезло — он отыскал логово в таком месте, где трава была гораздо ниже, чем на равнине. Правда, там торчали кое-где длинные травинки, которые так досаждают фотографам, но их удалось выполоть в полуденную жару, когда четверо щенят-ползунков спали в норе, а их родители отправились на охоту.
Мы собирались пробыть в кратере месяца три, потом предполагали перебазироваться в Серенгети и начать там работу с гиеновыми собаками, а в сентябре, вернувшись в Нгоронгоро, продолжить наблюдения за шакалами и как можно лучше изучить гиен. Но в Африке совершенно необузданная природа, которая опрокидывает даже самые продуманные планы. В данном случае это были дожди — из-за них наше пребывание в кратере затянулось на шесть месяцев. В период так называемых коротких дождей, с ноября по январь, пролилось столько воды, что и старожилы такого не упомнят, а затяжные дожди, продолжавшиеся до апреля — мая, наводили на мысль о потопе. К концу марта река Мунге несколько раз выходила из берегов и уровень озера катастрофически повышался. На большей части равнин солнце поблескивало в водах этого нового потопа; нечего было и думать о переездах с места на место.
Гуго, Паркеру и Бену приходилось прилагать титанические усилия, даже чтобы добраться до шакальей норы; они часами вытаскивали машину из одной грязевой ловушки, чтобы тут же угодить в другую. Собственно говоря, почти месяц мы были совершенно отрезаны от внешнего мира — обе дороги к гребню кратера скрылись под водой. Конечно, в случае острой необходимости мы сумели бы выбраться, но это означало, что пришлось бы идти пешком, бросив на произвол судьбы все наше имущество.